Кир Булычёв - Доктор Павлыш
Казик перепрыгнул через живой корень и побежал дальше. Сзади стучали когти – шакал бежал по следу, и бежал, конечно, быстрее Казика. И как назло, вокруг только сосны с мягкими прямыми стволами– не влезешь, чтобы отсидеться. Впрочем, от шакала трудно отсидеться. Он может ждать целые сутки.
Казик на бегу обернулся, и ему стало обидно от невезения: шакалов уже было трое. Он стал забирать правее, к берегу озера, – может, удастся уйти в воду. Казик не знал, умеют ли шакалы плавать, но все же надеялся: а вдруг нет? Ведь до станции бежать еще километр или два – обязательно догонят.
Впереди высился крутой холм. Казик из последних сил бросился к камням и вскарабкался наверх. Шакалы, все трое, окружили это убежище.
Казик дышал глубоко и часто – он ослаб за последние дни. Может, будь это около поселка, он смог бы убежать, но сейчас не убежишь…
Первый из шакалов начал подниматься наверх, отшвыривая когтями камни. Он поднимался медленно и спокойно. Шакалы все делают медленно и спокойно.
Когда шакалья морда была уже у ног Казика, тот ударил его ножом в горло. Горло – самое слабое место у шакала. Нож наткнулся на кость. Шакал отпрянул, будто не ожидал удара, но тут же полез вновь. Казик успел нанести еще один удар, удачный, прежде чем ему пришлось спрыгнуть с холма и бежать снова, потому что остальные шакалы тоже полезли на холм.
Теперь у Казика было только два врага. А он был цел, ни царапины.
Казик продолжал бежать вперед, и шакалы вновь настигли его у большого мягкого голубого дерева. Он прыгнул на ствол, но поскользнулся, потому что его дернула за руку жгучая хищная лиана.
И в это мгновение зубы первого шакала рванули кожу на плече. Было очень больно.
Казик обернулся и начал бить шакала ножом, прячась за ствол, который изгибался, пытаясь посторониться, и шакалу удалось еще раз укусить Казика. Казик понял, хотя от боли и отчаяния он соображал плохо, что ему не устоять, надо бежать, надо спасаться.
И он побежал, виляя между стволами…
И вдруг выбежал на поляну.
На поляне спокойно, уверенно и гордо стояли настоящие земные купола – блестящие, серебряные и непобедимые.
Прошло около часа с неудачной вылазки в лес, а Клавдия все не могла успокоиться. Почему-то начала протирать приборы, потом включила стиральную машину и сложила в нее постельное белье. Ей не хотелось, чтобы возвращались Павлыш с Салли, словно она еще не была готова их увидеть. Потом она убедила себя, что проголодалась, открыла экспресс-обед, но есть не стала, а спустила его в мусорокамеру.
Она старалась не смотреть в окна, но они, как назло, встречались на каждом шагу, и лес, враждебный и хитрый, подглядывал за каждым ее движением.
Начало знобить. Клавдия не знала, что это– первый признак укуса снежной блохи, но инстинктивно чувствовала, что с ней творится неладное и это неладное связано с выходом в лес.
Все собирался пойти дождь, стемнело не ко времени, темные тучи нависли над станцией. Ее пораженному болезнью воображению казалось, что деревья шевелятся и собираются все ближе и ближе к дому, чтобы ворваться внутрь.
И когда из леса выскочила окровавленная обезьяна и бросилась к куполу, ведя за собой страшных белых взъерошенных чудовищ– именно такими она увидела Казика и шакалов, – она восприняла это как попытку леса напасть на нее.
Клавдия тут же распахнула шкаф, выхватила анбласт, и все это заняло секунду – она действовала по инструкции, предусматривавшей оборону станции от нападения диких зверей. Делала она все это быстро, механически, преодолевая страх и отвращение.
Звери, напавшие на станцию, сплелись в клубок, и она даже с некоторым облегчением поняла, что у них свои дела: они выясняют свои отношения – это продолжение извечной борьбы за существование, в которой обезьяне придется погибнуть…
Так как свет внутри станции был включен, детали яростного сражения у станции Клавдия не могла разглядеть. Она подумала, что надо включить камеры, и, может, включила бы их, но дурнота и озноб все более овладевали ею, и она не могла бы сказать, почудилось ей или в самом деле в какой-то момент она увидела большие, отчаянные, разумные глаза обезьяны, которая прижалась к стеклу окна. Темная, исцарапанная, окровавленная морда отчаянно двигала губами, словно призывая на помощь.
Устрашась этого зрелища, устрашась морды белого зверя, возникшей рядом с мордой обезьяны – все это заняло доли секунды, – Клавдия подняла анбласт, чтобы выстрелить, защищаясь, в этих чудовищ, но ее остановило сознание, что выстрелом она нарушит герметичность купола и впустит в него инопланетную микрофауну. Обезьяноподобное существо увидело движение Клавдии и метнулось в сторону.
Клавдии показалось, что в лапе у него нож или, может, это был длинный коготь. Существо упало, звери накинулись на него. Зрелище было отвратительным, кровавым, типичным для этой планеты, и Клавдия не хотела смотреть, но смотрела, как в предгрозовой мгле, при свете молний это существо – такое впечатление, что у него не шерсть, а клочья меховой одежды, – ну и шутки играет с ней воображение! – умудрилось вырваться из когтей белых зверей и побежало, падая и поднимаясь вновь, огрызаясь из предсмертных сил, вниз, к озеру…
Скатываясь по склону к озеру и теряя последние силы, Казик все видел перед собой испуганные глаза земной женщины, прекрасной, чистой, окруженной сверканием земных, совершенных вещей, которая целилась в него из бластера, хотя этого не могло быть никогда, и руки его, сквозь всеобщую боль, болели от отчаянной силы, с которой он колотил кулаком в окно этого прекрасного дома…
А шакалы, терзая и словно играя, гнали добычу к серой воде озера…
В корабле Салли старалась не отходить от Павлыша.
Он был мрачен, почти не разговаривал, даже лицо осунулось.
«Как странно, – думала Салли, – типичный сангвиник, сама смотрела в карточку, склонен к компромиссам, отступает перед авторитарным мнением, ищет компенсации во второстепенных проблемах… Милый человек, который никогда не станет лидером».
Интуитивно Салли поняла, что окончательное, последнее решение убить «Полюс» зависит не от непреклонной Клавдии и не от бунтующего Павлыша – от нее, обстоятельствами поставленной в роль третейского судьи, что не выражалось вслух и даже не формулировалось мысленно.
Поэтому она встала первой, с рассветом, приготовила завтрак, и Павлыш, поднявшийся следом и заглянувший в камбуз, где хлопотала Салли, ничуть не удивился, увидев, что она одета к походу: в обтягивающей старенькой куртке и узких брюках– под скафандр. Обычно же на станции Салли ходила в сарафанах или открытых платьях, немодных, но уютных, домашних. Клавдия уверяла, что Салли – единственный сотрудник Дальней разведки, которая одевается столь странно.
