Николай Петри - Колесо превращений
- Кальсонька, принеси еще сбитня, - проговорил Аваддон елейным голосом. - Нужно отметить твое "повышение".
- Сию минуту, магистр! - отрапортовал Кальконис и отправился за напитком, глотая слезы обиды и успокаивая выскакивающее из груди сердце.
Вернувшись, он наполнил бокал Аваддона и замер за его спиной.
- За что пьем мы сей хмельной напиток? - спросил чародей, внимательно прислушиваясь к реакции Калькониса за своей спиной.
- За мое повышение! - Голос философа был как у покойника.
- Изумительный ответ! - воскликнул довольный Аваддон. - Если ты себя и дальше зарекомендуешь достойным моей высочайшей милости, то года через два или три станешь... старшим лакеем! Как вам такая перспектива, сэр Кальсонька?
- Я польщен вашим доверием!
- И это достойный ответ! - сказал Аваддон, закончив трапезу. - А пока ты не дослужился до столь высокого звания, я хочу тебе кое-что поручить... в последний раз!
Кальконис в напряжении замер: что еще задумал ужасный чародей, чтобы унизить его, ведь он уже и так сполна испил чашу страдания!
- Я выполню любое ваше поручение, магистр! - Голос Калькониса звенел от усердия.
- Разумеется, иначе я... А впрочем, не буду открывать этого ма-а-аленького секрета - тебе ведь ужасно хочется узнать, во что ты превратишься, если...
Кальконис так громко сглотнул предательский ком ужаса в горле, что Аваддон улыбнулся:
- Сейчас вы мне стали даже нравиться, сэр бывший "компаньон", потому что с радостью готовы броситься выполнять мой приказ. Да?
- Да!
- Ну, тогда слушайте, любезный Кальсонькин. От вас требуется сущий пустяк - мелочь, о которой и просить неудобно, - вы должны отыскать того, кто украл Талисман Абсолютного Знания!
Кальконис с недоумением осознал, что мир вокруг изменился: пол качнулся ему в лицо, а стены сошлись шатром за его спиной. Он понял, что лежит на спине, а чародей с искренним сочувствием поливает его из кувшина.
- Я вижу, сэр Кальсонькин, вы так обрадовались моему приказу, что едва в обморок не упали. Ну, не стоит так рьяно за дело браться. Вы же знаете, как заботит меня ваше здоровье! Чего же вы молчите?
- Я... не совсем понимаю: где искать этот Талисман? - пробормотал Кальконис и, когда спасительная струя Аваддона иссякла, поднялся с пола.
- Я все доходчиво объясню, - сказал чародей, легонько встряхивая Калькониса. - Вы немного побродите по округе, зайдете в пару-тройку деревень. И везде, как бы между прочим, будете выспрашивать о событиях памятной вам ночи. Цель у вас одна: найти существо, способное превращаться в кого угодно...
- Не погубите, магистр Аваддон! - взвыл Кальконис и бухнулся перед чародеем на колени. - Да меня первый же гридень за воротами на копье посадит! Они такие страшные слова кричат, когда меня на стенах видят! Смилуйтесь!
- Хватит причитать! - рявкнул Аваддон, и Кальконис проглотил свой скулеж, даже не поперхнувшись. - Я уже обо всем позаботился. Хотя, для острастки, тебя и не мешало бы отправить к росомонам на пару часов!
- Но, магистр...
- Цыц! Пойдешь в стан росомонов в другом обличий. В таком, что даже мать родная не узнает! Ни у кого подозрений не вызовет вид несчастного юродивого...
- Юродивого?! - взвыл Кальконис. Неужели непрерывный поток несчастий на его умную голову никогда не иссякнет?
- А ты что же, на обличив Годомысла рассчитывал? - осклабился Аваддон, довольный реакцией Калькониса. - В облике убогого Рыка тебе удобнее всего будет по деревням да весям бродить и народ баламутить речами бессмысленными. Кстати, к подобной пустой болтовне у тебя прирожденный талант. Вот и потрудись во имя своего светлого будущего!
Еще полчаса затратил Аваддон, чтобы подготовить убитого горем философа к его новой миссии. А потом торжественно сказал:
- Пора!
- Как? Уже?! - совсем упал духом Кальконис, рассчитывавший на то, что безжалостный чародей даст ему хотя бы сутки, чтобы привести расстроенные чувства в порядок.
- Разумеется, уважаемый философ! Я по глазам вижу, как хочется вам нести глагол истины в темные массы росомонов! Ну что ж, идите и несите себе на здоровье!
Кальконис и рта не успел открыть, как какая-то неведомая сила уже закружила его в водовороте гулкой тишины да и выплюнула в стане росомонов, разбитом напротив крепости. Кальконис еще не успел вжиться в новую роль, как его собственный голос загнусавил:
- ...и сонмы демонов на землю пали, осквернив поля и реки. И много твари живой погибло. И было это знамением!...
Кальконис исподтишка оглядывался вокруг, продолжая нести околесицу. Вот несколько воинов направились к нему - Кальконис внутренне сжался, каждую секунду ожидая неминуемого разоблачения. Но гриди молча окружили его и внимательно слушали бред. Впрочем, какой же это бред, если язык, совершенно ему не подчиняясь, говорил сущую правду?
- ...и был среди них воин могучий, именем Вышата, и были твари поганые из темных глубин ада, возжелавшие смерти богатыря могучего. Но пали твари поганые от меча воина, и был спасен княжеский милостник чудесным образом!...
- О чем это Рык глаголет? - спрашивали подходившие воины.
- Видать, знамение убогому было. Ишь, как речь-то льется - будто сам за спиной Вышаты в том бою стоял!
- Да тише вы, дайте откровение послушать! - возмущались вновь подходившие гриди.
А Кальконис продолжал изливать на росомонов поток "бредятины" (слышал бы ее Аваддон - не стал бы, наверное, так доверять философу!):
- ...и Аваддон злокозненный захотел силу княжескую отобрать. И вызвал демона мерзкого из мест смрадных. И творили они колдовство поганое, да не одолели князя. И застыл Годомысл на веки вечные, так и не поддавшись им...
Кальконис-Рык, осознав, что не в силах остановить непрерывный поток разоблачений, решил уносить ноги от все увеличивающейся толпы слушателей. И бочком, бочком стал протискиваться в сторону. А гриди недоуменно вопрошали:
- Чего это с ним?
- Да, видать, за новым откровением подался, горемычный...
Откровения, говорите? Ну-ну...
* * *
С новым телом Кальконис свыкся на удивление быстро. И комплекция неведомого Рыка его устраивала, и рост, но вот манеры! С такими манерами его ни в один порядочный дом не пустят. Да и грязен оказался юродивый Рык просто до тошноты. Однако искупаться Кальконис не мог, хотя его путь и проходил почти все время в непосредственной близости от реки Малахитки. Но какое-то неведомое чувство говорило ему, что юродивый отродясь не мылся. Это - так сказать - его отличительная черта. И если кто-либо заметит Калькониса за купанием, пойдут кривотолки, от которых и до разоблачения недалеко. Так и пришлось путешествовать философу с гримасой отвращения на лице к собственному телу. А куда деваться? Лучше в этом вонючем теле, чем под пятой у непредсказуемого чародея!
