Алексей Егоренков - Змеиный бог
Два языка синего пламени вырвались из-под мотоциклета, прямо у Пепла из-под ног. Они косо лизнули гудрон, и льдинки, усыпавшие дорогу, запузырились и потекли будто на сковородке. Из-под колес запахло нагретой утренней росой. Мотоциклет дернулся несколько раз и рванул с места, снова увлекая слингера в пучину грёз.
«Разобраться с испанцем», — подумал Пепел. «Первым делом нужно разобраться с испанцем».
Лица дикарей мелькнули у слингера перед глазами в последний раз, и машины их одна за другой растворились в первых лучах утреннего солнца.
(1х05) Храм Уничтожения
«Где живут индейцы?» — как-то спросил Джошуа своего отца. Дело было за полночь, и Джонни успел изрядно надраться. В такие моменты старик трепался без остановки, а плечо сына заменяло ему трость.
— Бес их знает, Джош, — сказал он. — Это ж клопяры. По щелям каким-нибудь.
«Хоть в чем-то ты мог оказаться прав, старик», — подумал слингер, сам еще не зная, где начинается явь, а где кончается индейский дурман.
Ущелье было огромным. По правому борту мотоциклета в небо уходил бетонный панцирь, за которым население Денвера пряталось от чужаков и песчаных бурь. В Касл-Роке один денверец хвастался Пеплу, что панцирь этот простирается вверх не менее, чем на милю, и где-то там, выше всякой непогоды, устроена площадка для гольфа.
По левую руку от Панциря высилась отвесная скала — остатки предгорья, срезанного с машинной точностью, как располовиненная буханка хлеба. Разум Пепла силился нарисовать механическое чудище, проделавшее эту работу, и не мог. О паровых гигантах начала двадцатого века за картами и выпивкой рассказывалось не меньше, чем о Стене и об индейцах, и верить этим россказням можно было с тем же успехом.
Ацтеки пробирались в США и до войны, и во время, но первая и самая крупная волна их миграция, Большой Исход На Север, случилась в семьдесят шестом, в считанные месяцы после подписания июльского мира в Рио. Американцы тогда отбывали домой, и ацтекские гуэррос, совсем недавно без разбора грабившие и резавшие всех подряд, довольно быстро смекнули, что уйти вслед за победителем будет куда умнее, чем остаться в джунглях на милость побежденного.
Сначала этого никто не заметил. Ацтеки служили и южанам, и северянам, не гнушаясь никакой работы. Они разбирали саперные заграждения, чинили дороги, копали колодцы, резали скот и убирали маис, поражая всех трезвостью, аккуратностью и трудолюбием.
Уже потом выяснилось, что ацтекские доходы года полтора, а точнее — двадцать месяцев — дружно стекались в общую ацтекскую кассу. Потом старейшины Племенного Триединства вдруг наняли адвоката, какого-то проныру из Вашингтона, а тот уж повернул дело так, что пора бы возвратить коренному народу Америки, а именно племени мешика (так себя называли ацтеки) их исконные потерянные земли, полумифический северный Ацтлан.
Как на грех, обнаружилась и карта, — старый рисунок на кипарисовой доске, — согласно которой на месте Ацтлана теперь располагались Соединенные Штаты Америки. Возраст чернил сомнению не подлежал, равно как и возраст кипариса, но сам рисунок был мало похож на карту — границы земель в этой мешанине из койотлей, каноэ и колибри могли разглядеть только сами старейшины, которые и без того весьма сердили американскую публику своим надменным видом и еще более надменным поведением.
Точку в деле поставил Верховный суд США. Ацтекам предложили множество земель на выбор — по большей части заброшенных, для жизни малопригодных. Подобно древним тепанекам чиновники-янки рассудили, что южные гости, едва завидев свой новый дом, мигом одумаются и развернут оглобли. А гости прибыли — и остались.
Говорили об ацтеках всякое. Ничего конкретного не знал никто. Ацтеков часто можно было встретить в дорожных мотелях, на дешевых квартирах, в различного рода коммунах и общежитиях. Они селились по двадцать-сорок человек в одной комнате, повсюду развешивали свои пестрые тряпки, разводили где попало огонь, жарили маис и портили сковородки, варили черный какао и портили кастрюли, наедались гуакамоле и портили воздух. Сутки напролет у них орало радио, всегда настроенное на худшую из местных радиостанций. Именно из-за них, а вовсе не из-за таких, как Пако, в Штатах началась повальная мода на сомбрерос, буритос, пистольерос, мыльные оперы и вообще всё испанское. При этом в быту самих ацтеков со времен войны не изменилось почти ничего — разве только несекретные имена их за сорок лет стали больше походить на прозвища краснокожих из бульварных романов.
Вверху, на головокружительной высоте, раскинулся самый удивительный лес, который Пеплу доводилось наблюдать. Стволы орегонских сосен лежали в кронах дубов будто черные корабельные мачты, а над ними переплетались березы, а под ними осины и кусты акации, зеленые и местами вовсю цветущие. В прерии уже начиналась осень — а здесь, между куполом-Панцирем и скалой, царила вечная сырая весна. Деревья годами сползали в это ущелье и рушились вниз, но цеплялись чем могли и как могли — за камень, за бетон и друг за друга. Местами они сплетались в один зеленый свод, а местами висели поодиночке. Между упавших стволов, пойманных в невод из плющей и лиан, книзу свисали длинные гроздья корней — замшелых и густо покрытых сочной вьющейся зеленью, в которой щебетали мелкие птицы.
Знакомая Америка оставалась совсем под боком. Денвер гудел тут же, за стеной, — за этой несущейся бетонной поверхностью, которой Пепел мог коснуться, вытянув руку. Особняк с диковинным флюгером или крышу старого «Енота» можно было увидеть еще сегодня, еще засветло, успев к началу короткого реактивного лета, что приходит вслед за волновой бурей. Такие времена года бывают прекрасны — сумей только уцелеть.
«Разобраться с мексиканцем», — подумал слингер. Отрава перестал действовать, а значит, скоро очнется и Пако, если не очнулся уже давно.
Пепел наклонился к уху торговца и раздельно произнес:
— Скажи спасибо, что еще жив.
Мексиканец открыл глаза и скучным взором окинул горизонтальную чащу над головой… Завидев слингера, он поднял руку с пистолетом.
Потом откашлялся.
— Спасибо, друг, — сказал Пако и сглотнул. — Мучас грасиас. Большое тебе спасибо.
Ухватившись левой рукой за позолоченный ствол, торговец вывернул диллинджер из своих же затекших пальцев. Он сказал еще что-то, но его слова утонули в нарастающем грохоте.
— Мадре, что на ЭТОТ раз? — крикнул Пако, глядя вверх.
— Река Саут-Платт? Рио Хесус-Мария по-вашему? — предположил слингер наугад.
Вспененный ревущий поток рушился с обрыва в сотне футов у них над головой, оттуда, где Денверский Панцирь располовинил горное русло. Часть потока откачивали городские насосы, но немало воды терялось. Пролитая вода дробилась на множество водопадов, которые с шумом срывались в ущелье, падали вниз и пропадали в чугунных вафельницах огромной старинной дренажной решетке. Машина неслась к ней, не сбавляя ходу.
