Александр Полещук - Имбиторы атакуют на заре
— Не верю я в это, — сказал я. — Хотя и приходилось читать.
— Да и я не верил, хотя известны были обстоятельства гибели шхуны «Пэл», когда ее на пути из Коломбо в Рангун опрокинул гигантский кракен, да из желудка кашалотов иной раз извлекали куски щупалец толщиной с тело человека. Но то все было в книгах, журналах, а тут…— Василий резко взмахнул рукой. — А тут мне такое предстояло, что никому больше не увидеть, хоть проживи тысячу веков…
Мы все в капитанскую рубку забрались, у дыры, где иллюминатор был, Билла поставили с ножом, сами сбились в кучу, кто молится, кто так дрожит, весь будто в лихорадке, а у меня страх вдруг пропал, только ожидание, будто азарт какой, и то место, куда пуля Го-Шеня попала, не жжет, не болит, а даже будто приятно так покалывает, будто кипит в том месте, и это кипенье и освежает меня, и радует. Да как это объяснить, тут у меня слов нет…
И пришла ночь. Сквозь овал окна звезды заглядывают. Ветерок задул, а с ним и запах какой-то пришел, вроде рыбного, но сильнее, терпкий такой запах, вот как водоросли, когда загнивают… Механик открыл на минутку дверь и вдруг как закричит не своим голосом: «Он там!» Странно люди устроены. Казалось бы, ужас какой, а хочется хоть краешком глаза взглянуть. А почему так? Кто объяснит мне это? Первым старпом не выдержал. «Давай, — говорит,-все равно мы между дьяволом и морской пучиной».
Приоткрыл опять механик дверь, и мы увидели его. В общем, было не понять, гора, не гора, одно слово — масса. «На мачту смотри!» — шепчет кто-то. Я глянул — обомлел: щупальца толще самой мачты, вокруг нее обвились. Тут складки распрямились, и он глянул на нас. Как два велосипедных колеса, такие у него глаза, и светятся зеленым и красным…
Мейт первым не выдержал. «Тейк ми, тейк!» — закричал, мол, «бери, меня, хватай!» — и выскочил на палубу. Только кракен его не взял, видел, а не взял, тихонько так подхватил самым кончиком щупальца и назад к нам вбросил. И тогда я вперед вышел… И вышел потому, что захотел выйти.
Все-таки я как бы приемыш был в той команде, все-таки чужак. Это я потом так понимал, а вообще нет, не потому, а здесь…— И вновь Василий, в который раз дотронулся до своего «шарика» во лбу, — здесь звало… И взял меня кракен. Вот глядите…
Василий головой уперся в гальку и показал мне спину. Даже сквозь загар проступил узор беловатых шрамиков, вились они двумя рядами от правого плеча к пояснице и были похожи на следы когтей или укусов.
— Там у него на щупальцах присоски и на каждой когти, — пояснил Василий. — Да не в этом было дело… Подхватил меня кракен, в воздух поднял, поставил прямо на верхушку скалы и отпустил. Это две секунды заняло… На той скале я и просидел, пока не взошло солнце. А когда стало светать, вижу: уходит моя коробочка все дальше и дальше. Я кричать, а все моряки вышли на палубу и хором: «Прощай, Бэзил, прощай, Бэзил…» И шума двигателя не слышно, а корабль уходит, уходит…
Догадался я, что это его кракен теперь от острова оттаскивает.
Василий замолчал и, сделав несколько резких приседаний, побрел к морю.
НА ОСТРОВЕ ТАЙН
После обеда Василий пошел на почту, чтобы написать домой письмо, а я потихонечку отправился туда, где, мне казалось, я видал вывеску городской библиотеки.
— Есть ли у вас «Жизнь животных»? — спросил я у библиотекаря.
— Вам Брема? Есть, но у нас только дореволюционное издание.
В десятом томе «Жизни животных», посвященном ракообразным, червям, моллюскам и другой морской и сухопутной твари, я отыскал ряд сведений, после которых доверие к рассказу Василия резко повысилось.
«Во всяком случае, — писал Альфред Брем, — мы не отрицаем того, что открытое море скрывает в своих глубинах еще много видов головоногих, о существовании которых мы в настоящее время не имеем никакого понятия и среди которых могут оказаться животные огромной величины».
Можно теперь представить, с каким нетерпением я ожидал вечера. Но напрасно. В тот вечер Василий пришел поздно, долго плескался во дворе у крана, что-то стирал. Утром, впрочем, он поднялся свежим и бодрым, а пока я, кряхтя и постанывая, чистил зубы и умывался, успел сбегать на рынок за дыней и арбузом, составившими наш завтрак. И все же я решил больше не мешать ему своими расспросами.
Вечером я объявил Василию, что уезжаю в Судак.
— Почему? — поразился Василий.
— Там интересней как-то, — сказал я. — И крепость есть, генуэзская… Четырнадцатого столетия.
— А я с вами поеду, — неожиданно сказал Василий. — Вы утром? Так утром всегда билеты есть. Привезу вас, устрою и вернусь.
Всю дорогу Василий сидел на палубе под режущим встречным ветром, потом появился Новый Свет, проехали грот Шаляпина, и на лысой скале показались зубцы генуэзской крепости.
Василий подхватил мой чемоданчик и первым спрыгнул на пирс.
— Поднимемся в крепость? — спросил он. — Я вещички понесу, не беспокойтесь.
Мы медленно стали подниматься в гору. Встретилась бетонная лестница, а когда мы ее миновали, открылся небольшой поселок, расположившийся у самого подножия той скалы, где генуэзские рыцари и купцы построили свое неприступное гнездо. В первом же дворе, куда я зашел, мне предложили койку, и я, оставив свой немудреный багаж, отправился с Василием в крепость. Подъем на дозорную башню я не осилил: побоялся. Что же касается Василия, то он чуть ли не бегом поднялся на самый верх, потом стал громко кричать, наслаждаясь ответным эхом. Я расположился в проломе стены и любовался морем и чудесной панорамой горного Крыма. Вскоре Василий присоединился ко мне.
— На том острове тоже посередине была скала, немного, правда, повыше, чем эта, и тоже сосны вокруг, как там, вдали, а у берега какой-то кустарник и пальмы… Но это я потом увидел, а когда ушел корабль, не до красот природы было. Страх пришел ко мне…
Часа через два, а может быть и три, начался отлив. По гальке, сплошь покрытой всякими моллюсками, медузами и слизняками, я прошел к берегу острова, но долго не мог найти удобного места, чтобы подняться вверх.
Камни скользкие, гладкие, крутые, кругом пустынно, океан бьется у рифов и рычит, как тысяча львов. А надо спешить, прилив не заставит себя ждать, могу и не успеть вернуться на ту скалу, куда меня Тимоха посадил…
— Какой Тимоха? — спросил я с недоумением.
— Ну, кракен этот, кальмар, спрут-гигант, — спокойно пояснил Василий. — Я его потом Тимохой назвал. Не скажу, что дружил с ним, с кракенами и кальмарами вообще не подружишь, всегда нужно быть начеку, но об этом потом, а то вы так на меня смотрите, будто я сумасшедший какой… Бреду я это мимо скал и вдруг вижу: открывается передо мной пещера, да и не пещера, а целый грот, выточенный морской волной прямо в скале. Внутри — высота, метров тридцать, и идет зал за залом. Потом свет откуда-то сверху мелькнул. Поднялся я по камням, а свет дневной все сильнее и сильнее, и прямо я к заходящему солнцу вышел. Трава кругом, зелень, пальмы шумят. Первую ночь я прямо в траве проспал. Ничего мне как-то не было теперь страшно, вроде как отупел от голода и жажды, о матросах с трампа вспомнил: "Как они там?
