Дмитрий Изосимов - Метагалактика 1993 № 4
— Цобэ, цобэ!
Наперерез, под ноги верблюдов, метнулись двое из моей тройки и, ломая руки над головой, закричали:
— Жека, с ума сошел, остановись! — нас затаскают кэгэбэшники, пожалей наших детей!
Но я ничего не ответил — мои глаза были полны слез, а душа разрывалась от горя и несчастья, и теперь я хорошо понимал, что в свои девятнадцать лет я впервые пережил счастливый миг любви, который никогда не повторится. Жизнь для меня казалась конченной; а мой верблюд, сильно вытянув вперед голову, стремительно уносил меня в неизвестность.
Глава вторая
Не менее часа мы скакали на верблюдах по каменистой пустыне, пока не выскочили на белую бетонную дорогу, вдоль которой тянулись хижины, ресторанчики, ремонтные и заправочные станции. Из крайней хижины вышел нам навстречу феллах.
Гасан спрыгнул с верблюда, вынул из кармана толстый кошелек и, плюнув на пальцы, вытянул из него бумажку в тысячу фунтов.
— Спасибо, Шамиль.
Шамиль прижал деньги к груди и с поклоном ответил:
— И тебе спасибо, эфенди.
Он посмотрел на меня из под руки и показал пальцем.
— Эфенди, твоему спутнику плохо.
Они подбежали ко мне, развязали руки и ноги, сняли с седла, но я был так измотан, что едва не упал. Гасан подхватил мня за пояс, вылил мне на голову фляжку воды и махнул рукой феллаху.
— Принеси чеснок.
Он оглянулся по сторонам и уж было повел меня через дорогу в маленький ресторанчик, как рядом взвизгнули тормоза и перед нами остановилась длинная черная машина с зеркальными стеклами. Боковое стекло опустилось — в окно выглянул чернобородый мужчина в белом сафари и улыбнулся Гасану.
— Эфенди, если у вас найдутся деньги, то я смогу вас довезти до Каира.
Гасан кивнул головой и попросил шофера открыть багажник, и когда тот вышел из машины, мой приятель затолкнул меня в салон, а сам пошел следом за шофером.
Я упал на переднее сиденье и ощутил мягкую прохладу и запахи чудных трав — это было так неожиданно после удушающей жары, что я вновь подумал, что это сон, однако за окном машины я увидел прежнее белое марево, в котором слегка подрагивали нечеткие очертания приземистых зданий. Я вытянул ноги, закинул руки за голову и уже готов был погрузиться в настоящий сон, но вспомнил Гасана и обернулся назад, заметил макушки голов над высоко поднятой крышкой багажника, и тут же над ними блеснул топор и раздался дикий душераздирающий крик.
Я подпрыгнул в кресле.
— Гасан, ты спятил!
И толкнул дверцу, но она была закрыта. Я начал нажимать кнопки, рычажки — опустилось боковое стекло — я вылез на дорогу и метнулся к Гасану, который стоял за машиной и рассматривал в руке белое сафари.
— Куда ты его дел?!
Я заглянул под багажник, ожидая увидеть мертвое тело с разрубленной головой, но там аккуратно стояли пара кроссовок.
— Это робот, — сказал Гасан Абдурахман.
— Но куда он делся?
— Понятия не имею, — ответил мой приятель и задумчиво посмотрел на мои демисезонные брюки, — снимай.
— Зачем?
— Оденешь это.
И он протянул белоснежное сафари. Я нерешительно взял в руки невесомое мягкое одеяние и оглянулся по сторонам.
— А вдруг он вернется?
— Не вернется.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Я вновь оглянулся по сторонам, но улочка была пустынной, а лачуги, ресторанчик и станции окон не имели. Я быстро переоделся.
Длинная рубаха до пят с широкими рукавами была просторной и очень удобной; кроссовки оказались по ноге и я без всякого сожаления отбросил стоптанные ботинки в сторону, а Гасан приладил на моей голове белый платок и придавил его черным круглым валиком.
— Ну вот, — сказал он с удовольствием, — теперь ты похож на шейха.
Я посмотрел на себя в зеркальное стекло машины и щелкнул пальцами, подумав, что хорошо было бы сейчас оказаться в Сибири в Томске на шумной улице, но вдруг услышал голос Гасана:
— Домой ты никогда не вернешься. Я удивленно обернулся к Рухолле.
— Почему не вернусь?
Но мой приятель ничего не ответил, быстро пошел навстречу Шамилю, который бежал к нам со связкой чеснока, взял у него связку и одел на плечо, как одевают почетные ленты — наискось, и торопливо махнул мне рукой.
— Поехали скорей.
Едва я сел в машину, как Рухолла стремительно сорвал ее с места и мы на огромной скорости помчались по белой полосе, что ровной стрелой рассекала желтую пустыню.
Я закинул ногу на ногу, посмотрел вокруг себя в надежде найти сигареты. Гасан, не отрывая глаз от дороги, вынул из кармана пачку и зажигалку — протянул мне. Я закурил и с легкой иронией спросил:
— Скажи мне, Рухолла Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, почему за тобой гонятся роботы?
— Не за мной.
— А за кем?
— За тобой.
Я повернулся к Гасану и внимательно оглядел его потный профиль, желтую лысину и топор, который он держал на коленях и сказал:
— Видишь ли, приятель, я не уверен, что тебя зовут Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, а если и так, то я никогда не знал тебя раньше.
Гасан посмотрел на наручные часы и кивнул головой.
— Да, ты никогда не знал меня раньше.
— Я для чего-то нужен тебе?
Он не ответил…
Уже в сумерках мы въехали в Каир и остановились у отеля «Фарук», но едва поднялись по широкой лестнице и вступили в его прохладный зал, как перед нами появился рослый швейцар в золотистой униформе.
Он поклонился мне и холодно глянул на Гасана.
— Мистер? — спросил он удивленно.
Я хотел загородить собой Гасана и сказать, что он со мной, однако мой приятель поступил необычным образом: он вырвал из связки чеснока головку, разломил ее и сунул в лицо швейцара. У того округлились глаза, он открыл рот, зажал его руками и вдруг начал оглушительно чихать.
Гасан торжествующе крикнул, отскочил в сторону и распахнул халат, на внутренней стороне которого висел на петле топор, сорвал его и кинулся на швейцара.
Раздался громкий звук: «Пиу!»
Швейцар исчез, а его одежда с тихим шорохом упала мне под ноги. Я отступил назад и растерянно оглянулся по сторонам.
— Ну ты, Гасан, даешь…
Я в сомнении потрогал ногой одежду, потом глянул на приятеля — он в это время прятал топор под халат и выглядел довольно странно со связкой чеснока через плечо, однако я чувствовал к нему большую симпатию и благодарность за ненавязчивую охрану, которую он нес при моей особе и поэтому я решил не задавать лишних вопросов, а принимать окружающую обстановку с той иронией, что была свойственна мне от рождения.
