Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади
— Я вернусь позже.
— Останься, — сказал Летописец, а потом представил нам женщину. — Моя жена. Летописец Олмэйн. — И потом объяснил жене: — Эти странники только что прибыли из Рама. Они передали шаль Бэзила. Наблюдатель хочет стать учеником в нашем союзе. Что ты на это скажешь?
Олмэйн нахмурила светлые брови. Она опустила музыкальный шар в темную хрустальную вазу, и он непроизвольно начал издавать звуки, которые сопровождались мерцанием света, пока она не выключила его. Потом она в раздумье посмотрела на нас, а мы на нее. Она была в расцвете молодости и явно моложе своего средних лет мужа. Но несмотря на это в ней чувствовалась какая-то сила, которая свойственна более зрелому возрасту. Может быть, подумал я, она была в Иорсалеме и вернула молодость. Но в этом случае казалось странным, что этого не сделал ее муж, хотя ему могло нравиться выглядеть старше. Она несомненно была привлекательной женщиной. У нее было широкое лицо, высокий лоб и высокие скулы, большой, чувственный рот, выступающий подбородок. Ее блестящие черные волосы как нельзя лучше оттеняли необычную бледность ее кожи. Такая белая кожа редко встречается в наши дни, хотя я знаю, что когда-то, в древние времена это не было редкостью. У Эвлуэлы, моей милой маленькой Воздухоплавательницы, было то же сочетание черных волос и замечательно бледной кожи, но на этом сходство заканчивалось, потому что Эвлуэла была сама хрупкость, а Олмэйн воплощала силу. Ее изящная шея переходила в плавную линию красивых плеч. У нее была высокая грудь и крепкие ноги, а осанка была просто королевской.
Она долго смотрела на нас, и я уже с трудом выдерживал изучающий взгляд ее широко поставленных темных глаз. Наконец она произнесла:
— Наблюдатель считает, что он может стать одним из нас?
Вопрос был адресован любому из нас, кто, собственно, мог на него ответить. Я колебался, Элегро, видимо, тоже не мог решиться и через некоторое время раздался властный голос Принца:
— Наблюдатель может стать членом вашего союза.
— А вы кто? — спросила Олмэйн.
В то же мгновение голос Принца смягчился:
— Я несчастный слепой Пилигрим, госпожа, который пришел сюда пешком из Рама вместе с этим человеком. И если я могу высказать свое скромное мнение, то самое лучшее, что вы можете сейчас сделать, это разрешить ему стать учеником в союзе Летописцев.
Элегро спросил:
— А вы? Что бы вы хотели для себя?
— Я бы хотел найти для себя здесь кров, — ответил Принц.
— Я устал скитаться, и мне есть о чем подумать. Может быть, вы бы разрешили мне иногда выполнять здесь какую-то работу. Я бы не хотел расставаться со своим спутником.
Олмэйн повернулась ко мне:
— Мы посовещаемся относительно вашей просьбы. Если ее удовлетворят, то вам придется пройти тесты. Я буду вашим спонсором.
— Олмэйн! — вырвалось у Элегро, он явно не мог скрыть изумления.
Она безмятежно нам улыбнулась.
Но наметившаяся семейная ссора была предотвращена, и Летописцы предложили нам ночлег, соки и более крепкие напитки. Мы пообедали в отдельной комнате, а Летописцев в это время собрали, чтобы обсудить мою необычайную просьбу. Принц был в странном возбужденном состоянии: он заглатывал пищу, почти не разжевывая, расплескал бокал вина, вертел в руках столовые приборы и все время скреб пальцами свои металлические серые глаза, будто его мучила чесотка.
Наконец, он спросил тихим, но требовательным голосом:
— Опиши мне ее!
Я описал ее очень подробно, пытаясь подобрать самые выразительные слова, чтобы нарисовать как можно более достоверный портрет.
— Ты говоришь, она красива, да?
— Я так считаю.
— Ее голос волнует меня, — сказал Принц. — В ней чувствуется сила. Она говорит, как королева. Она должна быть красивой. Это не справедливо, если ее тело не соответствует ее голосу.
— Она, — сказал я жестко, — жена другого, и она оказала нам гостеприимство.
Я помнил тот день в Раме, когда паланкин Принца появился из дворца и Принц заметил Эвлуэлу и, подозвав ее повелительным жестом, втянул ее в паланкин, чтобы использовать ее просто как вещь. Правитель может так обращаться с теми, кто ниже его по рангу, но Пилигрим не имеет права этого делать, и я опасался, не задумал ли Принц что-то. Он опять прикоснулся к глазам. Мускулы на его лице задвигались.
— Обещайте мне, что вы не тронете ее, — сказал я.
Уголок его рта дернулся, казалось, с губ вот-вот сорвется гневная реплика, но он сдержался. С видимым усилием он произнес:
— Ты плохо думаешь обо мне, старик. Я буду следовать законам гостеприимства. А сейчас, будь добр, налей мне вина.
Я повернул большой палец в сторону ниши обслуживания, и там появилась вторая бутылка вина. Это было крепкое красное вино, совсем не то золотистое, что пили в Раме. Я налил, и мы выпили. Бутылка быстро опустела. Я взял ее, скрутил, она хлопнула и исчезла, как пузырь. Через несколько секунд вошла Олмэйн. Она переоделась. До этого на ней было довольно темное платье из грубой ткани, а сейчас она облачилась в ярко-алое платье, застегивающееся на груди. Оно подчеркивало ее соблазнительные формы, и меня удивило, что у нее был большой пупок. Расчет вызвать возбуждение был настолько тонким, что этот бугорок, прерывающий плавную линию живота, вызвал какие-то эмоции даже во мне.
Она сказала не без удовольствия:
— Ваше заявление приняли по моему настоянию. Тесты будут проведены сегодня вечером. Если вы успешно их пройдете, то поступите в наш отдел.
Неожиданно на ее лице появилось выражение огорчения.
— Мой муж, и вам следует знать об этом, весьма недоволен. Но вы не должны этого опасаться. А сейчас вы оба пойдете со мной.
Она взяла нас за руки. У нее были прохладные пальцы. Меня охватила внутренняя дрожь, и я удивился этому молодому импульсу, который появился без помощи вод из Дома возрождения в священном Иорсалеме.
— Пошли, — сказала Олмэйн и повела нас в то место, где проводили тесты.
3
Итак, меня приняли в союз Летописцев. Тесты были нетрудные. Олмэйн привела нас в круглую комнату где-то у вершины башни. Ее изогнутые стены были выложены редкими породами дерева самых разнообразных оттенков, на полу стояли сияющие полированные скамейки, а в центре поднималась спираль высотой с рост человека. На ней была надпись такими мелкими буквами, что прочитать ее просто было нельзя. В комнате было с полдесятка Летописцев, которые пришли явно по прихоти Олмэйн, а не потому, что их заинтересовал старый потрепанный Наблюдатель, которому она по необъяснимым причинам покровительствовала.
