Сергей Абрамов - Ведьмин столб
— Я же тут и хирург. А потом, я уже возглавлял это дело семь лет назад.
— Вы не учли кое-что. Есть ещё человек.
— Знаю. Оскар Плучек, член совета директоров вашей монополии.
— Монополия — это слишком общо. Создаётся акционерное общество с охватом всего мирового рынка. По предварительным условиям только четверть контрольного пакета акций полагалась Спинелли.
— А мы изменим эти условия. По меньшей мере я претендую на треть. И законно. Сейчас я лично вынес с россыпи более сорока килограммов камней, из них половина в несколько сот каратов… А попадаются и крупнее. Вы же специалист. Слыхали небось о «Куллинане», который когда-то нашли в Претории? Три с лишним тысячи каратов. Есть и такие. Шуточки, а?
— Вы правы. С Плучеком уладим. А где ещё чемоданы?
— Остались в дырке. Нидзевецкий умер. Пережил то же, что и вы, только сердце не выдержало. Физик с дамочкой вышли, но без камешков. Может, взяли по горсточке. Не знаю.
— Ни один камень не может быть продан без нашего ведома.
— Ладно, погляжу. А ребят не трогайте. Я уже дал команду прекратить розыск. С Петерсеном договорятся. Он по уши у нас в долгу, ваш верный Петерсен.
По телефону:
— Петерсен слушает.
— Говорит Коффи. Что нашли?
— Три пули из автомата системы «Кольт», калибр девять и три десятых.
— Не много.
— Налётчиков было трое, в тёмных очках и чёрных платках под носом.
— Это и я могу надеть очки и повязать платок под носом. Не клюнет рыбка.
— Нашли ещё «форд» от «ведьмина столба» с номером «Д 77–90».
— Чья машина?
— Стона.
— Вот и верни её хозяину.
— А розыск?
— Прекрати немедленно. Джакомо Спинелли оставил завещание, в котором говорит, что его преследуют бывшие дружки из Палермо. Красс и Чинк — тоже их работа. А Джакомо — сицилианец. Понял? Всё ясней ясного. И убийцы уже за границей, благо лёту до Сицилии часа полтора, не больше. Словом, пищи для газетчиков хватит.
— А кто же будет вместо Джакомо?
— Его шурин из Мексики, Педро Монтец.
— Он же никого здесь не знает.
— Он всё знает, даже номер твоего текущего счета у Плучека в банке. Ты что кашляешь?
— Поперхнулся. Завещание, между прочим, могут опротестовать.
— Кто?
— Флаймер.
— Примем меры.
Бар «Олимпик». Вечер.
— Садись, Инесса. Угощаю.
— Разоришься.
— Коффи ещё подбросит. Ты что так дышишь?
— Попляши шесть-семь раз за вечер. Свалишься.
— Толстеешь, девочка.
— Не твоя забота. Что нового?
— Много нового. Джакомо Спинелли приказал долго жить.
— Ну да? А кто командует?
— Преемники по завещанию. Один из Мексики, другой наш, Коффи.
— Завещание подтверждено?
— Конечно. Только если Флаймер не взбесится. Поможешь?
— Десять процентов.
— С чего?
— С завещания.
— Глотай, да не заглатывай. Там до двадцати миллионов в английских фунтах.
— На полмиллиона поладим?
— Вот это другой разговор.
По телефону:
— Я вас не разбудил, Плучек?
— Разбудили, но я не в претензии. Видимо, дело важное.
— Ваш телефон не прослушивается?
— Кем?
— Конкурентами.
— Пока конкурентов прослушиваю я. Говорите.
— Есть новости.
— О дворцовом перевороте в королевстве Спинелли и о его завещании? Знаю.
— Интересно, от кого? Не секрет?
— Конечно, секрет. У меня свои источники информации. Я даже знаю, о чём вы хотите меня спросить. Спешу обрадовать. Как только завещание будет подтверждено юридически, банковские вклады Спинелли будут распределены между его преемниками. Кстати, откуда этот Монтец?
— Из Мексики.
— Почему именно он?
— Что-то связывало его с Джакомо.
— Ну, вам виднее. А что получу я?
— Монтец лично вынес товар. Это не просто богатство. Это сокровища, не имеющие цены.
— Всё в мире имеет цену.
— А сколько может взять папа за роспись Сикстинской капеллы в Риме? Что стоит всё лучшее в мировой живописи от Рафаэля до Гойи? Сколько вы заплатите за все бриллианты, которые известны по именам с большой буквы? А у нас таких бриллиантов сотни. Одна только выставка их соберёт нам миллионы.
— Замолчите, Стон, а то я не засну.
Закусочная «Луковая подливка». Два дня спустя.
— Ну вот я и нашёл тебя, физик. Второй день торчу в этой дыре, благо она против твоего института. Непременно, думаю, забежит.
— Гвоздь? Зачем?
— Гвоздём я был, когда меня забивали. Теперь сам забиваю. А зачем, спрашиваешь? Не за тобой, не бойся. Тебя уже не ищут, дело прекращено.
— Тогда почему?
— Потому. Много камней вынес?
— Мы оба чемодана там бросили.
— Знаю. А в карманах?
— У Этты штук пять, да и у меня горсточка.
— Крупные?
— С лесной орех.
— Где хранишь?
— В кошельке. Вот. Всё, что осталось.
— Осталось? Продал всё-таки?
— Что вы! Разве их можно продать?
— А почему нет?
— Может быть, они живые.
— Что значит «живые»?
— Как всякое живое существо. Как птица, например.
— Птиц тоже продают. Особенно певчих.
— Вам не понять. Это не просто кристаллы с определённым расположением атомов. Это молекулы живой материи. Частицы особой, ещё неизвестной жизни.
— Псих ты, физик, законченный, хоть и сердце у тебя справа. А где остальные камни?
— Я приложил их к письму на имя профессора Вернера.
— Кто это Вернер?
— Когда-то крупный специалист в кристаллохимии. Лучше него, пожалуй, никто не разберётся в этой загадке. Проследить изменения кристаллической структуры вещества камня, определить признаки жизни, сущей или уже угасшей. Мне это не по силам.
— А кто от этого выиграет?
— Наука. Сокровищница человеческого знания.
— Что ж, это можно. Цены от этого не упадут. Жемчуг, говорят, тоже бывает живой и мёртвый. Живой, когда его носят, мёртвый, когда в футляре лежит, тускнеет. Узнаешь что доложи. В любом баре спроси — мигом ко мне доставят.
Ещё «сон» в руку
Берни Янг
Профессор Вернер никого не принимал. Дверь его лаборатории была всегда на запоре. На стук не открывалась, да и никто не стучал. К нему ходили только по вызову, но меня он не вызывал. Никогда. Телефона у него не было — только прямой провод, соединяющий его с директором института. Единственный человек, входящий сюда в любое время без вызова, был глухонемой Штарке, старик вахтёр, принятый в институт по настоянию Вернера. Говорят, они вместе пережили заключение в гитлеровском концлагере в Штудгофе, где Штарке и лишился слуха и голоса.
