Глеб Голубев - Тайна пирамиды Хирена
Зато тем более вероятно, что где-нибудь сохранился личный архив Красовского, - скорее всего, у кого-либо из его родственников. Его и надо искать!
Легко сказать, но как это сделать?
Весь следующий день я терзаю запросами работников адресного стола. И к вечеру опять подвожу итоги, столь же неутешительные.
Красовский умер в 1914 году. После него осталась вдова, Анна Карловна, с маленькой дочкой, и в 1920 они эмигрировали во Францию, вероятно забрав с собой бумаги покойного.
Кажется, полный крах. Но вдруг опять забрезжила слабая надежда. Узнаю, что в Париже дочь Красовского вышла замуж за сотрудника нашего посольства и в 1939 году, после смерти матери, вернулась с ним на родину, - возможно опять-таки привезя обратно в Россию хоть какие-то бумаги из личного архива отца.
Но и эта ниточка сразу же обрывается, когда я узнаю, что Таисия Васильевна Земцова, в девичестве Красовская (отец дал ей при рождении имя древней царицы Таи, но потом его переделали на более привычное Таисия), умерла во время блокады Ленинграда.
А муж ее? Надо разыскать его!
Мною уже овладел азарт поисков, и я не могу успокоиться, как гончая, напавшая на след и вдруг потерявшая его.
Снова я атакую адресный стол - и вот стою на набережной с только что полученным бланком ответа в руках:
"Сергей Сергеевич Земцов в апреле 1944 года выбыл из Ленинграда в город Свердловск".
Сунув листочек в карман, я уныло бреду по набережной...
Когда голова пуста или, наоборот, слишком занята трудными вопросами, начинает незаметно действовать память мышц. Она приводит меня на то место, куда частенько любил я приходить еще студентом, мечтая побывать когда-нибудь в Египте, - к знаменитым сфинксам, величаво возлежащим на своих гранитных пьедесталах против старого здания Академии художеств. Купив у египетского правительства за сорок тысяч золотых рублей, их с немалым трудом привезли сюда, на берега Невы, в 1832 году. Они поразительно "вписались" в строгий пейзаж гранитной набережной, словно обрели вторую родину.
Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной, торжественной реки...
Розоватый гранит, потемневший от тысячелетий, когда-то вырубили в каменоломнях Картаси. И странным, неправдоподобным показалось мне в этот миг, что и я сам совсем недавно бродил в тех краях, проплывая на барже мимо древних каменоломен, сидел вечерами на песчаных берегах той самой "иной, торжественной реки".
А ведь эти сфинксы были свидетелями тех загадочных событий, клубок которых я теперь тщетно пытаюсь распутать. Даже в какой-то степени их участниками.
Этих сфинксов, как свидетельствует надпись, пояском тянущаяся по каждому постаменту, изваяли во славу Аменхотепа III. А при его сыне еретике Эхнатоне надписи исправили, вырубили из них ненавистное имя отмененного бога Амона.
Следы этой "правки" хорошо заметны: вот здесь отчетливы царапины от зубила, а тут мастер, исправив одно слово, забыл привести с ним в согласие другие - получились нелепые сочетания и вопиющие грамматические ошибки. Видно, работа шла в большой спешке.
На камне заметны и следы уже новых, более поздних поправок: вырубали имя Атона и опять восстанавливали возвращенного в храмы Амона. Это делалось уже в те смутные годы, которые больше всего интересуют меня. И кто знает: может быть, таинственный Хирен тоже когда-то стоял, как теперь я, перед молчаливыми каменными истуканами и размышлял о превратностях судьбы.
Если бы камни могли говорить! Им было бы о чем рассказать. Но, увы...
Молчат гробницы, мумии и кости,
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы на мировом погосте
Звучат лишь Письмена.
Сколько раз, удрученный загадочной немотой выкопанных из земли находок, твердил я эти стихи Бунина! Но что делать, такова уж наша участь археологов - обычно иметь дело с безмолвными памятниками и стараться заставить говорить самые незначительные на первый взгляд предметы: обломок глиняного горшка, случайно оброненную тысячи лет назад стеклянную бусинку, спекшийся от жары комочек шлака из древней гончарной печи.
Помахав сфинксам рукой, я отправился на междугородную станцию, чтобы немедленно позвонить в Свердловск, в тамошний адресный стол. Походка моя с каждым шагом становилась все увереннее и бодрее; но, когда я оглянулся, сворачивая с набережной в переулок, мне показалось, будто сфинксы смотрели мне вслед с явной насмешкой.
Мне повезло: к вечеру я выяснил, что Сергей Сергеевич Земцов, муж покойной дочери Красовского, жив, все еще проживает в Свердловске и даже имеет домашний телефон; номер его мне тоже сообщили в адресном столе. И вот, заказав срочный разговор, я сижу у себя в номере гостиницы и жду телефонного звонка.
Чтобы скоротать томительное ожидание, я, как обычно делал все эти дни, начал опять рассматривать - в какой уже раз! захваченные с собой в Ленинград книги и фотокопии надписей. Было это уже похоже не на продуманное исследование, а скорее на упрямое рассматривание тех картинокзагадок, какие порой печатают в журналах в тщетной надежде: а вдруг удастся, наконец, заметить, где же прячется собачка охотника?
Конечно, захватил я с собой и оба варианта "Горестного речения" - лейденское и дрезденское. И опять перечитывал злополучные строки. В них, словно нашкодившего щенка, ткнул меня носом старик Савельев и безжалостно разрушил так красиво построенную гипотезу.
"Сын мой, мститель мой, я взываю к тебе! Смотри: племена пустыни всюду превращаются в египтян. Нубийцы становятся опытными в ремесленных производствах Дельты..."
Долгожданный звонок заставил меня подскочить. Я схватил трубку.
- Ленинград? Не бросайте трубочку, Свердловск на проводе...
- Слушаю! Слушаю!
После длинной паузы, наполненной шорохом и отзвуками чьих-то перекликающихся голосов, старческий сиповатый басок неуверенно произнес:
- Алло! Земцов у телефона...
- Сергей Сергеевич, это вы?
- Да, я слушаю. Кто говорит?
- Вас беспокоит археолог Зубарев.
- Какой археолог? Я не разобрал вашей фамилии.
- Зубарев. Но это не так важно. Скажите, Сергей Сергеевич, вы были женаты на Таисии Васильевне Красовской?
Недоуменная пауза, потом:
- Да. А что такое? Почему это вас интересует?
- Мы разыскиваем архив отца вашей покойной жены, археолога Красовского. Это очень важно для науки. Скажите, когда вы вернулись из Франции, не привозила ли с собой Таисия Васильевна какихнибудь документов из архива своего отца? Может быть, они теперь у вас?
- Нет, у меня ничего нет. Ничего не осталось. - Голос у него задрожал, стал каким-то прерывистым... - Да и, по-моему, у Таси не было ничего. Так, какие-то семейные фотографии. А бумаг, по-моему, не было...
