Глеб Голубев - Тайна пирамиды Хирена
Но вот странное сооружение, которое преподносит фараону Хирен, никак не удается разглядеть хорошенько. Не то модель какого-то дворца, не то машины, а может быть и корабля?
И вот что любопытно: если Хирен был таким талантливым строителем, достойным сравнения с легендарным Имхотепом, - а справедливость этих славословий разве не доказывает так мастерски построенная пирамида с фальшивой гробницей? - то почему усыпальницу для Тутанхамона строил не он, а Эйе? Об этом сохранилась специальная надпись на ее стене.
Странно, не правда ли?
Вероятно, Хирен тогда был почему-то в немилости. Почему? Не потому ли, что, как скупо говорится в другом дошедшем до нас документе, "Он превратил богов в людей и жертвы не приносились в храмы"?
Именно эту очень важную надпись, как выяснилось, нашел покойный профессор Вудсток при раскопках древних Фив. Но на что же еще намекал его вороватый, и вечно пьяный сынок?
"Превратил богов в людей" - это произошло уже позже, когда Хирен сам стал фараоном. Возможно, впрочем, что и раньше он находился в какой-то оппозиции ко всем, кто пытался восстановить старые порядки, так решительно поколебленные еретиком Эхнатоном, - и к отступнику Тутанхамону, и к взобравшемуся после него на престол самозванцу Эйе. Это, кажется, подтверждает и текст найденной нами плиты с солнечным диском...
Шаткие, непрочные доказательства, и я продолжаю поиски, стараясь восстановить истину и представить себе эпоху, психологию борющихся людей по отрывочным и невнятным возгласам, прорвавшимся сквозь века.
"Прогони его, убей его... соскобли его имя, уничтожь его сторонников, искорени память о нем и о его сторонниках, которые его любят..." - дальше надпись, найденная в развалинах Ахетатона, обрывается. О ком это сказано, может быть, как раз о Хирене - его врагами? Мы не знаем этого. Но, видно, борьба была жаркой.
А вот это явно продиктовал писцу по горячим следам один из тех временщиков, которые в то "Смутное время" прорывались ненадолго к престолу и чьи имена даже не сохранились, не успели попасть в документы:
"Это случилось уже после ужина, когда наступила ночь. Я прилег ненадолго отдохнуть и спал на своей постели. Я сильно устал, и мое сердце начало дремать. И вдруг словно раздался звон оружия, и как будто чьи-то голоса спрашивали обо мне. И тогда я почувствовал себя вроде змеи в пустыне. Я вскочил, стряхнул с себя сон, чтобы самому вступить в бой, и заметил, что произошла рукопашная схватка среди моей охраны. Тогда я быстро схватил в руки свое оружие и прогнал наглеца. Но нет такого человека, который был бы сильным ночью, и нет возможности бороться одному, когда все вокруг тебя изменили..."
А как красноречивы строки "Горестного речения", с какой ненавистью и страхом изображает его неведомый автор картины народного восстания:
"Воистину: свободные и зажиточные склонились ныне над ручными мельницами, а те, кто не видел раньше сияния дня, вышли теперь на свободу...
Смотрите: вельможи находят себе пристанище лишь в амбарах. Тот, кому даже у стен не было места, спит ныне на собственном ложе..."
Все это рассчитано, видимо, на то, чтобы побудить фараона к решительным действиям против "мятежной черни".
"Смотрите: начальники страны спасаются бегством. Сильным ничего не докладывают более. Тот, - кто сам был на посылках, теперь посылает гонцов.
Смотрите: вот пятеро рабов. Господин послал их в путь, но они говорят: "Иди сам этой дорогой, мы уже достигли своей цели. Мы теперь господа!"
Горячее было времечко! Борьба, начало которой положил своими реформами Эхнатон, уже давно вырвалась за стены дворцов и храмов. Она захватила весь город, даже самых бесправных рабов.
Я пытаюсь разобраться в этих отрывочных отзвуках тайных кровавых интриг, заговоров, ночных схваток, стараясь теперь, через тридцать три века, отыскать хоть какие-то следы загадочного человека, о котором мы так мало знаем. И снова читаю и перечитываю до рези в глазах все сохранившиеся документы, сличаю рисунки иероглифов и причудливые закорючки иератического письма, каким пользовались для быстроты писцы.
Как школьник перед экзаменом, я бормочу тексты надписей и строки стихов, приписываемых Хирену:
Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений...
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости - до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей
молчание.
ГЛАВА IX. СФИНКСЫ МОЛЧАТ
Так я бился в тщетных поисках, не продвинувшись пока ни на шаг вперед. Наконец вернулся из санатория мой старый учитель, академик Савельев. Я давно ждал его. Теперь решил выждать еще денька два, чтобы дать ему время покончить со всякими неотложными делами, накопившимися, пока он отдыхал. Но старик сам позвонил в первый же вечер и коротко приказал своим так знакомым, не допускающим никаких возражений голосом, чтобы я немедленно явился и доложил, "что там новенького у фараонов".
Приятно было найти его все таким же деловитым, подвижным и деятельным, хотя, приглядевшись, можно было заметить, что старик, пожалуй, еще больше похудел, ссохся и даже вроде стал еще поменьше ростом. Но разве не был он таким же и в те - увы, уже давние - годы, когда после первой вступительной лекции совершенно серьезно сказал нам:
- Я больше не старею. Мумифицировался заживо. По одному, знаете, рецепту древних египтян. Потом открою вам секрет.
И мы, тогда зеленые первокурсники, кажется, всерьез поверили.
А теперь, едва переступив порог знакомого кабинета, где не только все стены, но даже и часть потолка были скрыты от глаз бесконечными книжными полками, я вдруг снова почувствовал себя робким студентом перед экзаменом.
И экзамен этот, кажется, я провалил...
Выслушав, не перебивая, мой длинный и обстоятельный рассказ о всем ходе раскопок и наших разведочных странствий по пустыне, старик одобрительно хмыкнул и коротко сказал:
- Хирен - это фигура! Ради него стоит поломать голову.
Я вздохнул с облегчением: теперь все в порядке, с таким союзником изменение плана дальнейших работ наверняка удастся отстоять.
Но тут же учитель вылил на меня отрезвляющий ушат традиционной холодной воды:
- Надпись любопытна, но вот ваш анализ ее, юноша, отдает скверным дилетантством. Уцепился за одну фразу, один совпадающий оборот, - и вот уже готова скороспелая гипотеза. Несолидно.
- Но все-таки какая-то ниточка, Михаил Сергеевич.
- Ниточка, да гнилая. Она рвется, едва дотронешься. "Сын мой, мститель мой!" - Он нарочно проблеял это противным голосом, чтобы посильнее уязвить меня. - Ведь такое шаблонное выражение встречается тысячи раз. Вы же сами говорите, что и в эпоху Тутмоса были схожие надписи. Вероятно, найдутся и еще, если поискать как следует. Да вот, если память не изменяет, в "Горестном речении". Что же, и его, по-вашему, сочинил Хирен?
