Геннадий Емельянов - Истины на камне
— И это все?
— Замечено еще два костра. В горах два костра. Есть еще поселение на островах.
— Показывай!
Планета разворачивалась, как лента не очень яркого тона: уже знакомые джунгли с реками и озерами были там; холмистые полупустыни с оврагами, и наконец в глаза ударила густая лазурь: внизу началось море. У меня дрогнуло сердце — я люблю море и, бывало, дома проводил на берегу, где-нибудь в нелюдном затишке, целые дни, не чувствуя ни голода, ни времени. Море очищает, его движение наполнено мыслью высшего порядка. Втайне я храню к морю религиозное почтение и мальчишкой приходил на берег жаловаться, тосковать или качаться на волнах, глядя в небо. Море умеет смеяться. Смех его ровный и чуть снисходительный; оно умеет и сердиться, яриться, уставать. Оно спит и просыпается, потому что — живое. Я верю — оно живое. Я возвращался после свидания с морем очищенный и мудрый, как старик. Когда-нибудь я приду к здешним берегам, чтобы набраться спокойной силы, которой хватает надолго. Приду!
…Волны, крутые и горбатые, катились шеренгами бесконечно к смутной дали. Посреди воды местами торчали острые, будто зубы хищника, камни, попадались и плоские валуны, песчаные косы и отмели. Дальше было широко и просторно. Ветер теребил самую крутизну волны, сбивал с нее гребешки, похожие на пламя, которое возгорается вдруг вдоль затухающей головни. Волны пропадали в невысокой дымке. Вот показались и острова, заросшие деревьями. Были острова совсем пустынные сплошь песок да галечник. Деревни — их было две — раскинулись на самом большом куске суши в форме пирога посреди архипелага. Люди и здесь на ночь устраивались, видимо, в пещерах, напоминающих ласточкины гнезда — на крутом яру и в тени гор. Ходы в пещеры закрывали огромные циновки, сплетенные из лиан. И никакого движения. Выше пещер на плоской равнине, у самого ее края, падающего к воде, догорал одинокий костер.
— Вечер, Ло. Они рано ложатся спать. И рано встают.
— Понятно. Еще хочу спросить… Где же теперь наш силач, Голова?
— Он не бедствует, он лучше подготовлен к одиночеству, чем другие. Показать его?
— Не стоит пока. Что ты знаешь сейчас о так называемых стрекотухах?
— Исследования ведутся по программе. Полной ясности еще нет.
— А предварительные выводы?
— Могу ошибиться, Ло.
— Неважно.
— Удивительная форма. Это коллективный организм. Аналога у меня нет, можно сравнить лишь приблизительно с нашими муравьями. Вернее так; нечто среднее между муравьями и пчелами. Назовем семью условно роем, повторяю, условно.
— Назовем. Дальше?
— Рой, насчитывающий около семисот тысяч особей, подвержен циклам: окукливание и активное функционирование… Сейчас стрекотухи в активной фазе, она, по предварительным данным, длится триста-четыреста лет.
— Потом?
— Рой слипается, образуя желеобразную массу, покрытую сверху прочной оболочкой. Получается нечто вроде шара диаметром около двух метров.
— Дальше?
— При благоприятном стечении обстоятельств шар способен преодолеть тяготение и выйти в космос. Механизм этой уникальной способности пока неясен.
— Да-а…
— Хочу подчеркнуть еще одну особенность этого насекомого. Отдельная особь — ничто, она вполне сравнима с деталью сложной машины, смонтированной, ну, скажем, из блоков: детали взаимозаменяемы без ущерба для целого, но матка роя — тот центр, без которого немыслимо существование популяции.
— Интересно. У тебя все?
— Если коротко, то все пока.
— Сможем ли мы серьезно противостоять, если возникнет такая необходимость, этим самым стрекотухам.
— Защититься сможем, противостоять серьезно — вряд ли.
— Вот даже как?!
— Матка наделена интеллектом, но она существует как бы отдельно и редко пользуется своей властью.
— Ты хочешь сказать, что банда предоставлена самой себе?
— Примерно так.
— И потому творит зло?
— Да, она лишена духовной сути. Оружие ведь не ведает, зло оно творит или добро. Пушка, например, стреляет одинаково в своих и чужих, не так ли?
— Так.
— У меня есть гипотеза, повторяю, но я не решаюсь пока ее излагать, не хватает исходных данных. Могу обнадежить тебя, Ло.
— Чем же ты собираешься обнадежить меня, Голова?
— Вероятно, скоро рои начнут слипаться и окукливаться.
— Эвон что! Значит, планета наконец освободится от напасти?
— Похоже, освободится.
— Спасибо за добрую весть! С помощью какой силы они выходят в космос?
— Пока и это неясно. Мне кажется еще, что хозяйка роя имеет какую-то цель и стремится уйти.
— Еще раз спасибо.
Значит, легенда права, рассуждал я, одно племя удалилось в горы, другое в океан. Я вспомнил слова лукавого брата моего, который опять не вылазил из душевой и килограммами изводил ароматическое мыло. Вот эти слова: «Потом мы остались одни возле синей воды… Племя, делающее дома из камня, просочилось сквозь горы, подобно ручью, и мы его не встречали. Племя же, делающее лодки, уплыло туда, где уже ничего нет»…
Здешнее человечество раскололось, не выдержав тяжких ударов судьбы, и угасает, разделенное. Я прилетел вовремя. Но как я им помогу? Всякое грубое вмешательство, всякий диктат претят самой сути моей миссии. Племя сменит бога, только и всего. В седой древности у нас говаривали; «На бога надейся, но сам не плошай». Что ж, если исключить частности, я избрал верный путь, Я готов помочь им, но лишь в пределах собственных возможностей и не позову за собой свои машины, не воспользуюсь колоссальными возможностями своей цивилизации. Они поймут со временем, что многое могут сами, освобожденные и просветленные. Они все могут сами, и в запасе у них — вечность. Другого пути у нас нет, иначе я рискую сделать из них капризных детей, избалованных благами, на которые не тратилось усилий.
Скала спал на ковре у моих ног, свернувшись калачиком, будто ребенок. Щекой он прижимался к копью и видел, наверно, хорошие сны — лицо его было спокойно и даже красиво. Экран гондолы заполнило ночное небо — живое, таинственное и прекрасное. Дремалось. Опять я видел сосулину, свисающую с карниза, и сквозь мокрый лед, из мягкой его глубины, женщина протягивала мне руки. Я слышал, как стучит по жести весенняя капель. «Скажи мне что-нибудь, женщина!» Она прижала палец к губам и покачала головой с осуждением, но глаза ее смеялись. Сердце мое билось неровно, и на висках, я чувствовал вторым сознанием, у меня выступил пот. Что за странный сон мне снится? «Скажи хоть слово!».
Она опять покачала головой; нет, не услышать тебе моего слова.
— Но почему? — сказал я вслух и проснулся.
