Елена Хаецкая - Поп и пришельцы
– А данные о том, кто и когда брал книгу – не хранятся? – поинтересовался отец Герман.
Вера Сергеевна пожала плечами:
– Зачем?
– Для социологических исследований, – пояснил отец Герман. – Я знаком с одним библиотечным работником из Харькова, так он на базе подобного материала защитил кандидатскую диссертацию.
Вера Сергеевна пожевала губами и произнесла:
– Согласно теории Франкенштейна, все в мире относительно. Кому-то интересно писать никому не нужные диссертации, а кто-то пытается удовлетворить культурные потребности народа.
Отец Герман быстро отвернулся, как бы высматривая нечто, чтобы Вера Сергеевна не увидела выражения его лица.
– Там что, кошка?
– Есть одна или две… – небрежно бросила Вера Сергеевна. – Я их не прикармливаю. Если голодные – пусть ловят мышей.
– А это вы напрасно, – заметил отец Герман. Он уже пришел в себя после «теории Франкенштейна». – Кошка-мышеловка охотится даже сытая. Это инстинкт.
Богатой мимикой Вера Сергеевна выразила все свое отвращение ко всякого рода инстинктам. Отец Герман между тем взял библиотечный экземпляр «Опыта» и начал его перелистывать. Он и сам не знал, что именно рассчитывал найти.
Лет сто назад бумажные книги почти полностью исчезли. Создавались только электронные версии. Проследить пользователя в те годы не составляло большого труда – сайты хранили списки запросов за несколько лет. Но зато пользователи не оставляли в текстах пометок.
В начале XXII века от полной компьютеризации книг стали отказываться. Постоянное чтение с экрана вызывало головную боль, ухудшало зрение, поэтому многие пользователи, переписав файл, распечатывали его и переплетали. Эти работы отнимали время и обходились недешево; как следствие – страна обросла кустарными фирмочками, которые создавали бумажные книги из материала заказчика. К 2110-м годам появились крупные книгопечатающие концерны, и бумажные библиотеки восторжествовали над электронными.
– Что вы там высматриваете? – с подозрением спросила Вера Сергеевна. – Скажу вам откровенно, я удивлена, что Гувыртовский ее не украл. Для него это нетипично.
– Да? – переспросил отец Герман, вороша страницы. – А что для него типично?
Вера Сергеевна принялась что-то рассказывать, но он больше не слушал. В том экземпляре, что хранился в поярковской библиотеке, были вырваны вклейки. Те самые, с портретами инопланетян. Отец Герман, увидев это, едва не задохнулся. А когда вновь обрел способность общаться, то неожиданно для себя сказал библиотекарше:
– Не будь вы такой тупой дурой, сохранили бы записи в формулярах! Ищи теперь убийцу!..
– Какого убийцу? – ему в спину закричала Вера Сергеевна. Она выбежала на лестницу, свесилась через перила, и ее голос разнесся по пустому холлу: – Сам тупой! Обскурант! Дрянь!
С холма, где стоял дворец культуры, далеко было видно. Прозрачный, грустный лес – в одну сторону, буроватые луга и темная речка – в другую. И церковь хорошо различима. Отец Герман легко сбежал по трем ступенькам бетонного крыльца и зачавкал по осенней дороге.
Матушка Анна Владимировна находилась уже дома и варила рябиновое варенье. После «Сироты» и беседы, закончившейся так бурно, отец Герман с особенной радостью увидел в окне кухни снующую матушку. Порой ему казалось – когда он смотрел на нее вот так, со стороны, пока она стряпает или занимается стиркой, – что вот-вот высунутся из-под ее платка иголочки, и она засопит, как Ухти-Тухти: тух-тух-тух!..
Заметив супруга, Анна Владимировна вышла ему навстречу, одергивая на ходу фартук:
– Беда, Герман Васильевич! В «стекляшке» только об этом и разговор. Я не стала слушать подробности…
Отец Герман окоченел.
– Кто? – спросил он глухо.
Матушка поморгала, а потом вдруг улыбнулась.
– Жив он, жив! Борька Манушкин, зоотехник.
– А что такого с Манушкиным?
– Отравился! Доктор уже был, говорит – будет жить.
– Отравился? Прогнило что-то в датском королевстве! – сказал отец Герман. – С чего бы Манушкину травиться? С Алиной поссорился?
Анна Владимировна немного виновато сказала:
– Ты мне сам, батюшка, запретил слушать сплетни. Я сахар купила и ушла.
– Запрет отменяется, – сказал отец Герман.
– Да мне самой противно.
– Ничего. Слушай через «противно». Сейчас любое лишнее слово ценно.
Матушка посмотрела на своего Германа Васильевича тревожно и ласково – как в те времена, когда он прилаживал к себе кобуру и уходил «брать гада».
– Покушай сперва, – сказала она, и он послушался.
Манушкин находился у себя на квартире, в жилом комплексе хозяйства Драговозова. Для сотрудников, не имеющих собственного жилья в Пояркове, были построены четыре шестиэтажки и небольшой плоский детский сад. Между домов были высажены лиственицы и безнадзорно выросло несколько березок.
Младший зоотехник обитал на четвертом этаже, в маленькой квартире, где почти не имелось вещей. Манушкин чувствовал себя бездомным и не решался обзаводиться скарбом до тех пор, пока не появится уверенность в том, что не придется опять куда-то перебираться.
Боречка полулежал в кровати, неестественно бледный, и пусто глядел на вошедшего. Потом испустил сдавленный звук и потерся лицом о подушку.
– Ну? – произнес отец Герман. – Что все это значит?
Боречка вместо ответа тонко, скорбно завыл. Отец Герман взял табурет, уселся рядом с постелью.
– Алина у тебя была? – спросил он.
– Нет… – еле слышно пробормотал Боречка.
– Кто за тобой присматривает, суицидник?
– Никто… никого не надо.
Отец Герман сходил на кухню, приготовил себе чаю покрепче и прочно утвердился в манушкинских апартаментах. Постепенно нарисовалась вся картина.
Вернувшись после утреннего разговора с отцом Германом, Манушкин некоторое время находился у себя – переодевался, собирал кое-что по мелочи, глотнул кофе; а затем направился к клеткам. Часть кроликов еще содержалась в открытом вольере, но порученные Боречке драгоценные «бургундские маргариты» находились в клетке, под неусыпным присмотром. Там был установлен особый температурный режим – и так далее.
А сегодня утром «маргариты» исчезли.
Их отсутствие обнаружил злополучный Боречка. Поначалу он долго не верил своим глазам. Отбегал от клеток, жмурился, возвращался, рылся в опилках, вытряхивал, вынув из клетки, кроличий домик. Потом сел на землю перед клетками, нелепо раскорячив ноги, завыл и стал бить себя кулаком по голове.
– В общем, тебе сказали, что ты ломаешь комедию? – спросил отец Герман.
Боречка кивнул.
– А потом?
Потом…
Трясясь и то и дело стуча по себе кулаками, Боречка на негнущихся ногах поскакал к Драговозову в тайной надежде, что все сейчас разъяснится. Еще в приемной он выпалил в лицо секретарю:
