Франсис Карсак - На бесплодной планете. Наша родина — космос. Романы. Рассказы.
Представьте себе пещеру в несколько квадратных километров, ярко освещенную, обсаженную деревьями, пересекаемую реками и усеянную жилищами в форме цилиндров, покрытых продолговатыми конусами. Высота свода составляла как минимум 500 метров. Наш лифт спускался в стеклянном — или из какой-то прозрачной материи — тубусе, так что я чувствовал себя весьма неуютно, тем более что состоял он из обычной платформы без поручней, и между его краем и тубусом оставался метровый зазор — я спокойно мог бросать взгляды вниз. Если смотреть на него по диагонали, тубус уже не кажется прозрачным, но выглядит блестящим, словно ртуть.
К земле мы приближались с весьма умеренной скоростью, поэтому я смог как следует рассмотреть долину — все это действительно походило скорее на зажатую между крутыми берегами долину, нежели на грот. Свод исчезал в сильнейшей иррадиации, а стенки — в далеких далях. По мере спуска вырисовывались детали. Я заметил дороги, по которым циркулировали длинноногие аппараты, аналогичные крабам, но закрытые, всего лишь с четырьмя ногами и множеством гибких щупалец. Другие машины скользили по рекам. То тут, то там виднелась пышная растительность, судя по всему, интенсивно культивируемая. Одни деревья были зелеными, другие — красноватыми.
Наконец мы коснулись земли. Меня отвели к какому-то строению, которое, как и другие, было цилиндрическо-конической формы, но отличалось от них своими более крупными размерами. Перед нами открылась автоматическая дверь, за которой обнаружился просторный цилиндрический зал, устроенный как какой-нибудь земной конференц-зал или зал суда — за тем лишь исключением, что позади того места, которое предназначается для докладчика или судьи, располагался большой белый экран. На помосте сидели на стульях двенадцать марсиан в белых тогах, а для плотной толпы, состоявшей исключительно из лиц мужского пола, были установлены скамейки. Женщин мне предстояло увидеть гораздо позднее. Эта толпа хранила глубокое молчание и, как и те двенадцать персон, что восседали на помосте, пристально смотрела на мерцающий экран. Располагавшийся в углу марсианин управлял действиями некоей сложной машины.
«Хотят показать мне какое-то свое кино», — подумал я. И сильно заблуждался. Мерцание экрана прекратилось, и мало-помалу возникли картинки, сначала расплывчатые, потом четкие. Я увидел окруженный крабами «Рони», выдающий один орудийный залп за другим, и «Жюля Верна», который несся куда-то, но не стрелял.
— У нас к тому моменту уже закончились боеприпасы, — прервала его Элен.
— Так я и подумал, и это меня обеспокоило. Внезапно появился самолет и приступил к бомбардировке. Картинки начали смешиваться, к глубочайшему разочарованию присутствующих, которые чуть засуетились, хотя и продолжали хранить молчание. Один из моих стражников выдвинулся вперед и почтительно, как мне показалось, обратился к Двенадцати. Он выражался на гуттуральном языке, в котором часто повторялось слово «экли»; голос его звучал слабо. Речь его длилась не менее получаса. Двенадцать довольно-таки долго советовались; толпа, с отсутствием любопытства, которое мне показалось странным — представляю, какую сенсацию произвел бы марсианин в Нью-Йорке или Париже! — вышла. Возможно, все дело в дисциплине, подумал я. Последующие события доказали, что данное предположение было верным. Наконец тот, кто выглядел самым пожилым, что-то ответил моему стражнику, который поднес ко рту микрофон или нечто подобное и сказал несколько слов. Из какой-то двери тотчас же выскочили десятка два марсиан, в то время как Двенадцать вышли через другую. Появившиеся буквально-таки набросились на меня — в прямом смысле этого слова. Я попытался вытащить револьвер, не смог, сбил пятерых или шестерых с ног ударами кулака. На меня навалились, обхватили, сжали, что-то ударило меня по голове, и я потерял сознание.
В себя я пришел уже в каком-то круглом зале с низким потолком, но без видимых проемов. Стены были украшены барельефами, на которых резвились стилизованные крабы. В этом зале я провел почти два месяца, так что времени поизучать и пофотографировать их у меня было предостаточно. Там постоянно горел яркий свет, из-за чего сначала я никак не мог уснуть, но потом все же свыкся. В первые два дня я был там совершенно один, затем меня под надежной охраной раз в сутки стали выводить на прогулку. Пока я спал, мне приносили обильную и свежую, но не слишком питательную — по крайней мере для меня — пищу, состоявшую главным образом из различных желатинов и фруктов. Я чувствовал себя встревоженным и довольно-таки подавленным. Из того, что происходило в зале совета, я знал, что вы вышли из того сражения победителями, но они вполне могли атаковать вас снова, правда, теперь, осознавая грозящую вам опасность, вы были бы уже настороже. К тому же, насколько я смог заметить, их оружие сильно уступало нашему. Тогда я еще не знал, что они, напротив, вооружены достаточно мощно и не пользуются этим своим оружием лишь в силу некоего ритуального запрета, связанного с их религией. Но этому периоду вскоре придет конец.
На восьмой день, когда мне уже начало казаться, что время тянется бесконечно долго, дверь открылась, и вошел какой-то марсианин, преклонных лет старец. Смерив меня пристальным взглядом, он уселся на землю напротив меня и на своем языке задал мне некий вопрос. Естественно, я ничего не понял. Тогда он заговорил на другом, совершенно уже ином наречии. Я снова никак не отреагировал, что его, похоже, весьма удивило. Он принялся довольно-таки сложным образом жестикулировать, что, разумеется, принесло не больше успеха. Я понял лишь то, что на Марсе, судя по всему, существует три расы. Откуда-то из-под тоги он извлек суму, из которой вытащил лист бумаги и карандаш и нарисовал в центре листа сверкающий диск, затем концентрический круг с жирной точкой где-то сбоку, потом — еще один, и еще. Всего таких кругов он нарисовал ровно десять. Внезапно я понял, что все это — их представление солнечной системы. Десятый круг должен был относиться к какой-то неизвестной нам трансплутоновой планете. Он постучал пальцем по кругу, представляющему орбиту Марса, а другой рукой указал на себя самого. Эта рука обладала одной отличительной особенностью: на ней было шесть пальцев, тогда как руки всех других виденных мною марсиан располагали лишь пятью, как и наши. Тут уже я приложил палец к орбите Земле и указал на себя. Удовлетворенно кивнув, он с поразительной ловкостью и быстротой нарисовал марсианина, произнес соответствующее слово: кникс, а затем вопрошающе посмотрел на меня. Уж и не знаю почему, но вместо того, чтобы сказать «землянин», я ответил «теллуриец», а поправляться — из опасения все лишь запутать — не стал. Урок продолжался часа два, после чего он ушел.
