Филип Дик - Мир, который построил Джонс
Подойдя, Кассик сказал:
– Пойдем, маленькая. Нам пора идти.– Он смутно сознавал, что Тайла с Каминским шли за ним следом.
– Проваливай,– сказала Нина натянутым, металлическим тоном.– Давай, давай шагай отсюда.
– Что с тобой,– потрясенный, спросил Кассик,– а как же Джек?
– К черту Джека,– неожиданно взорвалась она,– все к черту, весь твой мир, я не вернусь больше назад, я остаюсь здесь. Если я тебе нужна, то ради бога – оставайся со мной!
Гермафродит лениво повернул голову и процедил:
– Слушай, приятель, не суй свой нос и вали отсюда. Здесь каждый делает что хочет и никто никому не указ, понял?
Кассик шагнул, сгреб его за воротник и оторвал от пола. Гермафродит оказался поразительно легким; сопротивляясь, он извивался, как червяк, и вдруг выскользнул из рук Кассика. Отступив назад, гермафродит вдруг неожиданно, сразу превратился в женщину. Она пятилась, отступала, извиваясь всем телом, и глаза ее словно дразнили Кассика.
– Ну давай, давай,– задыхаясь говорила она,– ну ударь меня.
Нина резко повернулась и пошла по коридору. Гермафродитка, заметив это, заторопилась вслед, лицо ее выражало нетерпение. Но не успела она подвести Нину к одной из дверей в конце коридора, как рядом оказалась Тайла. Профессиональным движением она схватила этого оборотня и заломила ему руку в парализующем захвате. Гермафродитка мгновенно превратилась в мужчину. Но тут подбежал Кассик и двинул его в челюсть. Оборотень сразу отрубился и без звука растянулся на полу.
– Она ушла,– просипел Каминский, с трудом держась на ногах.
Отовсюду сбегались люди; появился давешний партнер первого гермафродита, он в ужасе всплеснул руками и бросился к своему лежащему неподвижно товарищу.
Оглядевшись, Тайла быстро сказала:
– Она не в первый раз здесь. Если хотите, чтобы она ушла с вами, ее нужно уговорить.– Она подтолкнула его.– Пошли скорей.
Он нашел ее почти сразу. Она скрылась в ближайшую боковую комнату, из которой не было другого выхода. Там-то он ее и обнаружил. Он вошел, захлопнул за собой дверь. Нина сжалась в углу, хрупкая, жалкая; в глазах ее горел страх; она дрожала всем телом, молча глядела на него.
Комнатка была аскетически скромной, чистенькой, без единой пылинки. Занавески, мебель – ну все говорило об одном: только Нина могла обставить эту комнату. Ну конечно, это ее комната. Во всем чувствовалась ее рука, ее неповторимая личность. И больно было сознавать это.
За дверью раздался какой-то шум. Его покрыло грубое рычание Каминского:
– Дуг, ты здесь?
Он вышел и увидел за дверью Каминского и Тайлу.
– Я нашел ее. Она в порядке.
– Что вы собираетесь делать? – спросила Тайла.
– Пока остаться. А вам лучше уйти. Сумеете выбраться отсюда?
– Конечно,– сказала Тайла – она сразу все поняла. Взяв Каминского под руку, она повела его к выходу.– Удачи! Пошли, Макс. Нам здесь делать нечего.
– Спасибо,– сказал Кассик, твердо стоя в дверях.– Увидимся. Я разыщу вас обоих.
Хрупкая девушка, крепко вцепившись в руку протестующего и сбитого с толку Каминского, увлекала его за собой.
– Позвони мне,– лепетал он,– когда вернешься... когда выберешься отсюда... чтоб я знал, что с тобой все в порядке.
– Обязательно,– ответил Кассик.– Не забудь свой пакет.
Он дождался, пока они скроются за поворотом, потом вернулся в комнату.
Нина устало сидела на кровати, опершись спиной о стену и поджав под себя ноги. Она слабо улыбнулась, когда он вошел.
– Привет,– сказала она.
– Тебе лучше? – Он повернул замок и подошел к ней.– Они ушли, я отослал их домой.
Присев на край кровати, он спросил:
– Это ведь твоя комната, правда?
– Да.– Она избегала глядеть ему в глаза.
– Давно?
– Нет, что ты, недавно. Может, неделю. Или дней десять.
– Я не совсем понимаю, объясни. Ты хочешь остаться здесь, с этими людьми?
– Я просто хотела сбежать. Мне опротивела эта наша крохотная квартира... Мне хотелось иметь что-то свое, хотелось что-то делать. Не могу тебе объяснить, я и сама не все понимаю, себя не понимаю. Это как воровство, помнишь? Мне казалось, что я должна пройти через это.
– Ага, так вот зачем ты привела нас сюда. Твоя затея не имела бы смысла, если б ты не показала нам всего, что здесь есть.
– Наверное. Да, скорей всего, ты прав. Я хотела, чтобы ты увидел, чтобы ты знал... чтобы тебе стало известно, что мне есть куда уйти... что я могу не зависеть от тебя. Что я не беспомощна, что я ничем не привязана к твоей жизни. Там, за столиком, я ужасно испугалась!.. И героин заказала, чтобы только успокоить нервы.– Она слабо улыбнулась.– Это все так ужасно.
Он наклонился к ней, взял ее руки. Они были холодными и слегка влажными.
– Сейчас ты не боишься.
– Нет.– Она уже овладела собой.– Когда ты здесь, не боюсь.
– Я останусь сегодня с тобой,– сказал он.– Хочешь?
Она кивнула, вид у нее был несчастный.
– А завтра утром мы вернемся, хорошо?
Она отвернулась, и в голосе ее послышалось страдание:
– Не спрашивай меня. Не дави на меня. Я боюсь пока что-нибудь сказать, понимаешь, пока.
– Хорошо.
Как ему ни было больно, он не стал добиваться от нее ответа типа: «Конечно, дорогой, мы все можем решить завтра, вот выспимся хорошенько, позавтракаем как следует, вся эта дрянь испарится из организма, весь этот яд, вся эта гниль».
Наступило молчание. Нина задремала: глаза закрылись, она полулежала, опершись о стену, подбородок уткнулся в грудь, тело расслабилось.
Кассик долго сидел не двигаясь. В комнате похолодало. За дверью, в коридоре, стояла полная тишина. Часы показывали полпятого. Наконец он наклонился и снял с Нины обувь. Он поставил туфли на пол возле кровати, поколебался, но потом все же расстегнул пуговицы ее платья. Это далось ему не так просто: там были какие-то хитроумные петельки. Она дважды пыталась открыть глаза, но безуспешно и снова погружалась в сон. Наконец он справился с пуговицами, начал осторожно стаскивать верхнюю часть платья через голову. Повесив одежду на спинку стула, он поднял ее бедра и начал стаскивать юбку.
Боже, какая маленькая она без одежды! Без этого нарядного, пышного платья она казалась странно обнаженной и беззащитной перед любой опасностью. Нет, ну совершенно невозможно на нее злиться. Он накрыл ее одеялом и укутал как следует. Тяжелые белокурые волосы разметались по тканой шерсти, как полоски золота по пестрому красно-черному узору. Убрав волосы с ее глаз, он сел на кровать рядом и больше не двигался.
Неизвестно, сколько времени он просидел, ни о чем не думая, тупо глядя в полумрак комнаты. Нина спала неспокойно. То и дело она ворочалась, испуганно вскрикивала. Она словно боролась с кем-то во мраке тревожного сна, и эта битва проходила без него, она вела ее совсем одна. В конечном счете каждый из них был отрезан от другого. Каждый страдал в одиночку.
