Филип Дик - Мир, который построил Джонс
– Ты повторяешь слова Джонса,– задумчиво сказал Кассик.
– Еще бы.
– Хочешь, скажу, где твоя ошибка? Опасность не в самой войне, а в том, что делает ее возможной. Для того чтобы воевать, нужно верить, что мы правы, а они – нет. Белое против черного, добро против зла. Шлынды здесь ни при чем, они только средство.
– Я бы поспорил с тобой по одному пункту,– горячо возразил Каминский.– Ты убежден, не так ли, что война сама по себе не представляет опасности?
– Конечно,– ответил Кассик. Но он уже был не совсем уверен.– Что нам может сделать примитивная одноклеточная протоплазма?
– Не знаю. Но мы еще ни разу не воевали с внеземными существами. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Не забывай, что мы до сих пор не знаем, что они и кто они. Они еще могут поднести нам сюрприз. Мы можем очень удивиться, если не сказать хуже. Они нам еще покажут.
Пробираясь среди тесно поставленных столиков, Тайла и Нина вернулись на свои места. Нина уже совсем оправилась, хотя казалась бледной и слабой; она сидела, сложив руки, и глядела на подмостки.
– Они уже ушли? – слабым голосом спросила она.
– Мы все гадали,– сказала Тайла,– как эти гермафродиты выбирают. То есть, когда мы с Ниной были там, любой из них мог войти, и мы бы не знали, стоит ли придавать этому значение.– Она с удовольствием посасывала свой коктейль.– Туда заходило множество женщин с очень странной внешностью, и, представьте, ни одного гермафродита.
– Вон один из них,– дрожа, сказала Нина,– вон там, возле музыкальной машины.
Облокотившись на квадратный металлический механизм, на сцене стоял один из давешних танцоров, который в начале танца выглядел как юноша. Стройный, с короткой рыжеватой прической, одетый в юбку с блузкой, на ногах сандалии, он представлял из себя совершенный тип андрогина. Гладкое бесполое лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.
– Пригласи ее к нам за столик,– сказала Нина, притронувшись к руке мужа.
– Тут и так нет места,– решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея.– И сама никуда не ходи.– Он видел, как она откинулась на спинку стула.– Сиди на месте.
Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.
– Ты все еще думаешь как прежде.
– Что ты имеешь в виду?
– Ладно, оставим это.– Руки Нины беспокойно бегали по столу.– Давайте чего-нибудь выпьем. Я хочу коньяку.
Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.
– Выпьем за...– начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись,– за лучший мир.
– Боже мой,– устало сказал Каминский,– меня тошнит от всяких таких слов.
Слабо усмехнувшись, Нина спросила:
– Почему?
– Потому что в них нет никакого смысла.– Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся.– Ну кто, интересно, против лучшего мира?
– А правда,– спросила Тайла после некоторого молчания,– что на Проксиму Центавра послали разведчиков?
– Правда,– кивнул Каминский.
– И есть что-нибудь интересное?
– Данные еще не обработаны.
– Другими словами,– сказала Тайла,– ничего интересного.
– Кто знает? – Каминский пожал плечами.
– Джонс знает,– пробормотала Нина.
– Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.
– А что слышно о Пирсоне? – Кассик решил переменить тему.– Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие-то планы.
– Пирсон намерен покончить с Джонсом,– как-то отстраненно ответил Каминский.– Он уверен, что это возможно.
– Ну, если стать таким же фанатиком, как и он...
– Пирсон еще хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.
– Ты думаешь, из этого что-нибудь выйдет?
– Милый,– сказала Нина с расстановкой,– неужели ты не видишь в этом ничего положительного?
– Например?
– Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом... Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.
– Мне нравится гадать и блуждать в потемках,– решительно сказал Кассик.
– Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка... Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие-то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.
– Ага,– посмеиваясь, сказала Тайла,– а тогда я останусь без работы.
– Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?
– Ничем, это первая моя работа. Мне еще семнадцать. Я до сих пор еще неловко чувствую себя с вами и с другими... У меня нет никакого опыта.
Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:
– Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.
– Не волнуйтесь,– быстро сказала Тайла,– я приняла меры.– Она притронулась к своей сумочке.– У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.
Кассик еще больше зауважал ее.
– Откуда вы сюда приехали?
– Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.
– Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта,– изумился Кассик.– И вас воспитывали...– он состроил гримасу,– что называется, в еврейско-атеистическо-коммунистическом духе.
– Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что-то около мили под землей. Пока не кончилась война.– Она поправилась: – То есть я-то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.
– За что?
– За уклонизм. Книга Хоффа появилась и у нас. Мы с отцом вручную набирали ее... и распространяли среди работников партии. От этой книги у нас в голове все совершенно перевернулось: мы никогда и не слыхали о возможности множественной системы ценностей. Мысль о том, что каждый может быть прав, что у каждого своя судьба и собственное отношение к жизни, потрясла нас. Концепция Хоффа о личном стиле жизни... это было здорово. Нет больше никаких догм, ни религиозных, ни антирелигиозных; нет споров о том, чье толкование священного текста более правильно. Нет больше сектантства, расколов, фракций; не нужно больше расстреливать, сжигать и сажать в тюрьмы еретиков.
