Сергей Алексеев - Птичий путь
Спасительница была старше, может, года на два, однако взирала на него с неким возрастным превосходством.
– Зазноба, – бросила она. – Нравится?
– Звучит как прозвище.
– Это теперь имя мое. Ну всё, лишенец! Замри.
Сколот замолчал, уставившись в увенчанный затылок, но остановить мысли не смог: в ушах завис крик Роксаны, перед глазами, на фоне серебряного гребня, парил ее полубезумный образ.
И такой она походила на Белую Ящерицу…
Зазноба вывела машину из переулка, манипулируя рулем и тормозами так, что Сколота мотало по сторонам – руки все еще были скованы за спиной. Далее он уже не замечал дороги; впрочем, и не старался делать это, все более испытывая неприязнь к своей спасительнице. Казалось, они безостановочно едут по какому-то кругу, все время поднимаясь в гору, и солнечный свет так же кружит вслед за ними, отчего со всех сторон печет голову.
Наконец вроде бы поехали прямо, по крайней мере Сколота перестало заваливать на один бок, и теперь нестерпимо палило затылок. Он попробовал переместиться на сидении, чтобы спрятаться от солнца за стойку кузова, но не удалось. На миг он оторвал взгляд от гребенки и различил сумерки, синеющие за стеклами, – солнце давно зашло, машина неслась каким-то пыльным проселком, по сторонам был совсем не весенний, серо-желтый пейзаж, напоминающий всхолмленную пустыню. Стараясь перетерпеть боль, он закрыл глаза и очнулся от тишины – вездесущий крик Роксаны, притягивающий воображение, пропал, и вокруг теперь мелькал чуть зеленеющий лес.
– Куда мы едем? – спросил Сколот.
– В одно очень надежное место, – бесцветно отозвалась Зазноба.
– Но мне надо в музей Забытых Вещей, в Великий Новгород!
– Туда путь заказан.
– Тогда я останусь в Москве!
– Довольно, твои концерты в переходе окончены. И точку заняли.
– Почему у меня болит голова?
Она усмехнулась:
– Солнцем напекло.
– Я знаю, ты – Дара, – определил Сколот, – и тебя прислал Стратиг.
– Сама пришла, никто не посылал, – не сразу призналась она. – Можешь считать меня своей поклонницей. Все время ходила слушать твои песни… Рядом вертелась, деньги бросала, смотрела на тебя – хоть бы раз внимание обратил. Всё куда-то мимо смотрел… И гребня я не дождалась…
Он видел лишь ее затылок.
– Откуда же у тебя венец? – спросил мрачно.
– Ты все еще ждешь ту, которой дарил?
– Сейчас уже не жду… Где взяла гребень?
– Купила… Но не по цене уличной бижутерии. Как эксклюзив.
– Неужели тебе его… продали?
– Представь себе! Или ты так и не осознал, в каком мире жил все это время?.. Не дождалась и купила, чтоб ты наконец меня заметил. И ты снизошел.
– Как она выглядела? Та, у которой купила?
– Ты всех запомнил? – Она поймала его взгляд в зеркале. – Наверное, по прическе, да?.. И у этой были длинные, распущенные волосы, восхищенный взгляд и восторженный голос. Особенно когда получила всю сумму наличными и в долларах… Сказать имя?
– Я не спрашивал имен, – пробурчал Сколот.
– И еще у нее был заразительный смех. Когда рассказывала, как некий лох в переходе на Пушкинской преподнес ей серебряный венец. Сам того не зная!.. Это она так подумала.
– Смеялась надо мной?
Дара в ответ надменно улыбнулась:
– Если бы ты видел, как веселилась та, которой ты подарил золотой! Правда, только поначалу…
– Веселилась – это как? Тоже смеялась?
– От счастья. Рассказывала, как ты расчесывал ей космы. А ей хотелось большего… Не оценила!
Он тяжело замолчал от ее беспощадного голоса.
Машина остановилась среди сумрачного, вечернего леса, почти упершись бампером в деревья – дорога кончилась.
– Выходи, приехали! – весело объявила Зазноба и впервые обернулась – Сколот узрел пристальные, совсем не молодые ее глаза.
– Что ты с ней сделала? – с вызовом спросил он.
Зазноба устало откинулась на спинку сиденья.
– Твоей… возлюбленной сейчас хорошо. Я всего лишь исполнила ее мечту – сделала счастливой.
– Она же сошла с ума!
– Тебе ее жаль?
– Верни ей рассудок.
– Чтобы снова стала врагом? И утверждала, что ты ее изнасиловал?.. А так она будет жить и вспоминать, как однажды была обожествленной девой и ты расчесывал ей волосы золотым гребнем. Об этом, кстати, мечтают все женщины…
– Тогда и меня сделай безумным, – попросил он и подставил голову.
– Я пыталась надеть на твою голову обруч, – вдруг призналась Зазноба, – и лишить памяти… Мне это не удалось.
Сколот выбрался из машины – кругом тихий вечерний лес, и уже кричит ночная птица…
– Смирительную рубашку снять можешь? И глаза развязать?
– Нет. Кто обряжал, тому и снимать.
– Ну хотя бы наручники?
Она зажала в ладонях замки, подержала немного и, легко сняв оковы, зашвырнула их в траву.
– Дальше пойдем пешком. Иди и смотри мне в затылок. – И засеменила вверх по склону.
– Это чтобы я не запомнил обратной дороги? – с ухмылкой спросил Сколот.
– Чтобы не упал и не свернул себе шею…
Под кронами и в самом деле было по-ночному сумеречно, к тому же лес оказался сильно захламленным и каким-то не весенним: старые ели перемежались соснами, а редкие лиственные стояли еще голыми, и под ногами шуршал пересохший мох. Где-то на середине подъема Сколот на минуту отвлекся от светящегося в темноте венца и в тот же миг рухнул лицом вниз, запнувшись непонятно обо что. Удара он не ощутил, впрочем как и боли, однако Дара остановилась и подала ему бумажную салфетку:
– Вытри кровь.
– Где кровь? – спросил он.
– Да ты лоб себе расшиб.
Сколот вытер и узрел на салфетке широкий кровяной мазок.
– Странно…
– Не ходи здесь в одиночку, особенно по ночам, – предупредила она.
– А днем можно? – Капля крови скатилась на кончик носа.
– Днем можно…
Они поднимались еще несколько минут, и теперь Сколот запинался почти на каждом шагу, хватаясь за деревья онемевшими руками. Зазноба же словно летела над всем лесным мусором, поскольку в темноте было незаметно, как она перебирает своими крохотными ножками. Здесь уже попадались березы. По крайней мере, боковым зрением он видел белеющие в сумерках стволы и даже вроде бы первые листочки на ветвях. Потом сквозь деревья просветился розоватый закат и стало светлее.
– Теперь будешь жить в скиту. – Дара указала на красноватый от вечерней зари домик. – В полном одиночестве, без благ цивилизации. Даже без гитары.
Сколот все еще стоял и озирался: избушке не хватало только курьих ножек, на крыше росли густой мох и мелкие деревца, со всех сторон вплотную примыкал лес, образуя только перед каменным крылечком небольшую полянку с черными, трухлявыми пнями.
– Ну, что встал? – поторопила Зазноба. – Иди, отшельник, принимай хоромы.
