Инна Гарина - Книга без переплета
- Вот и половина моей жены.
Он вытащил связку ключей и отпер дверь. Что-то в этом показалось Овечкину странным, но в тот момент он был не слишком в состоянии соображать. Волнение его еще более усилилось.
Дверь отворилась, невидимый механизм сыграл при этом "К Элизе" Бетховена, и они вошли в еще один коридорчик со стеклянной стеною, выходящей на двор. Здесь было три двери, и к средней из них подвел Басуржицкий Михаила Анатольевича. Он распахнул ее властной рукой и вошел внутрь, а Овечкин нерешительно остановился на пороге.
Он увидел двух женщин за столом, которые при их появлении одновременно подняли головы и повернулись к дверям.
- Здравствуй, Леночка, - начал Басуржицкий и продолжал что-то говорить, но Михаил Анатольевич ничего более не слышал.
Он увидел прекрасные, глубокие светло-карие глаза, в которых промелькнул мгновенный страх, сменившийся затем спокойным вежливым интересом. Увидел царственно-небрежный наклон головы. Увидел, как солнечный закатный луч заиграл в волосах цвета бронзы, соскользнувших с ее плеча на грудь. Увидел, как шевельнулся четко очерченный розовый рот, когда она произнесла что-то. Увидел внезапно застывшее на ее лице повелительное выражение.
И тут произошло что-то странное. Уверенный, солидный, блистательный Басуржицкий как-то разом съежился, потускнел и отступил к порогу, загородив от Овечкина стол и обеих женщин. Вздрагивающим голосом, силясь придать ему ироничную интонацию, он сказал:
- Пожалуйста, пожалуйста!..
Затем сделал шаг в сторону - Овечкин смутно заметил, что и движения его стали более суетливыми, - поспешно и как-то совсем уж несолидно протиснулся в дверной проем и остановился за дверью в коридоре.
И Михаил Анатольевич снова увидел ее.
Он понимал, что ведет себя неприлично, невежливо, глазея на нее так беспардонно, но ничего не мог с собой поделать, потому что не мог вспомнить, как полагается вести себя в таких случаях. Он ожидал увидеть больную и несчастную девочку, но перед ним оказалась юная прекрасная женщина, и держалась эта женщина с достоинством и непринужденностью, живо напомнившими Овечкину безупречные манеры Никсы Маколея.
Несколько мгновений и она со спокойным любопытством изучала Овечкина, затем улыбнулась и произнесла:
- Садитесь, пожалуйста.
Михаил Анатольевич, не чувствуя своего тела, как во сне, подплыл к столу и опустился на ближайшее сиденье. И замер, ожидая дальнейших приказаний.
- Надеюсь, мы станем друзьями, - сказала Елена.
- Да, - сказал Овечкин, и она опять улыбнулась.
- Умеете ли вы играть в шахматы?
- Нет, - отвечал Овечкин, как во сне, не в силах оторвать глаз от ее нежного бледного лица с чудесными яркими глазами, розовым ртом и маленьким, но решительным подбородком.
- Жаль. Здесь, в заточении, время тянется так медленно. Играете ли вы хотя бы в карты?
- Я могу научиться шахматам, - сказал Михаил Анатольевич, свято в это веря.
Елена кивнула, и в глазах ее заиграл смех.
- Хорошо. Тогда завтра мы попробуем. Сегодня уже поздно... время близится к ночи, хотя в вашей стране это совсем незаметно.
- Белые ночи, - подтвердил Овечкин и встал, повинуясь невысказанному повелению.
Юная жена Басуржицкого милостиво кивнула, отпуская его, и проводила взглядом до дверей, после чего повернулась ко второй женщине и вполголоса заговорила с ней. О чем - Овечкин уже не слышал. Он бережно прикрыл за собою дверь, поднял глаза и увидел Басуржицкого, о котором совсем забыл.
- Я покажу вам вашу комнату, - насмешливо сказал тот, вновь приобретший свои снисходительно-барские повадки. - Кажется, я не предупредил об одном условии - проживать вы должны здесь же, чтобы быть всегда под рукой. Надеюсь, это вас не обременит?
Михаил Анатольевич машинально кивнул. Он весь еще был во власти образа Елены, ее глаза сияли перед ним, ее голос звучал в ушах... быть всегда под рукой? Конечно. От Елены Басуржицкой исходила какая-то сила, которая диктовала и слова, и поступки, и он подчинился этой силе, не испытывая ни сомнений, ни робости. Даниил Федорович распахнул перед ним еще какую-то дверь, пропустил в комнату, говорил что-то о ванной, о времени завтрака, обеда и ужина, и Овечкин слушал его краем уха, все так же машинально кивая, и не заметил, когда хозяин исчез и он остался один в своем новом жилище.
Он подошел к окну и распахнул створки. Квартира Басуржицкого находилась на последнем, шестом этаже, и клонившееся к закату солнце заливало розовым вечерним светом толпящиеся перед взором Овечкина крыши с бездействующими печными трубами и поросшими мхом коньками, создававшие картину весьма пеструю и живописную. Но Овечкин ничего этого сейчас не видел, как не чувствовал и теплого воздуха, хлынувшего в комнату и принесшего с собой аромат сирени. Он вообще не очень сознавал, где находится. И думал только об одном - он увидит эту женщину завтра и будет видеть ее каждый день. И научится играть в шахматы...
ГЛАВА 9
Баламут Доркин не заметил, как задремал в кресле, утомившись от ожидания и упорного молчания Босоногого колдуна, погруженного в какие-то свои магические размышления. Очнулся он от того, что Аркадий Степанович, поднявшись, с шумом отодвинул свой стул и скрипучим от неудовольствия голосом сказал:
- Все, больше ждать нельзя. Слетаю-ка я снова к отцу Григорию, хоть он и не велел его беспокоить. Ничего другого не остается.
Доркин протер глаза и уныло спросил:
- А мне что - опять сидеть тут за сторожа?
Старец фыркнул.
- Взгляну-ка я еще раз на карту, - сказал он вместо ответа. - Чем черт не шутит...
Он отправился в кабинет, а Доркин, проводив его безнадежным взглядом, поплелся на кухню попить водички. Рассерженный колдун будто позабыл о том, что на свете существуют и другие напитки, а Баламут, сознавая себя кругом виноватым, не решался ему напомнить.
Но не успел он сделать и нескольких шагов, как из кабинета донесся ликующий вопль. Доркин замер на месте. И тут же последовал вопль совершенно другого содержания, отчего у королевского шута дыбом встали остатки волос. Боясь шелохнуться, он стоял столбом и беспомощно глазел на открытую дверь кабинета.
Там, за дверью, творилось что-то непонятное и устрашающее. Шипенье, свист, грохот... через порог заструился дымок ядовито-зеленого цвета и потянуло крайне неприятным запахом не то тухлых яиц, не то еще чего-то столь же мало аппетитного. С грохотом и скрежетом босоногий старец выбежал вдруг наружу в облаке зеленого дыма, и на мгновение обалдевшему Баламуту показалось, что это и не старец вовсе, а огромная ящерица, вставшая на задние лапы, с оскаленною зубастою пастью. Он весь похолодел и попятился, и тут же наваждение сгинуло. Колдун замахал руками, словно отгоняя дым, и, в самом деле, воздух немедленно очистился. Доркин увидел знакомое лицо в обрамлении пышных седых локонов и бороды, вздохнул с облегчением и утер со лба холодный пот.
