Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (без указания переводчика)
— Что это значит? — спрашивал я. — Что это может значить?
— Инженерные работы. Должно быть, эти существа проводят ночи в пещерах и выходят наружу только днем.
— Кавор, — спросил я, — неужели возможно, что там живут какие-то существа… похожие на людей?
— Те, которых мы видели, — не люди.
— Нам надо остерегаться.
— Ничего нельзя предпринять, пока мы не отыщем шар.
— Мы ничего не можем предпринять, пока не отыщем шар.
С громким стоном Кавор согласился со мной и стал на четвереньки, чтобы продолжать путь. Он осмотрелся, вздохнул и указал направление. Мы стали пробираться сквозь чащу. Некоторое время мы ползли вперед очень решительно, потом ослабели.
Вдруг среди пурпуровых зарослей над нами послышался шум шагов и крики. Мы легли ничком, и некоторое время звуки раздавались где-то совсем близко от нас. Но на этот раз мы ничего не видели. Я хотел шепнуть Кавору, что не в силах двигаться дальше без всякой пищи, но рот мой слишком пересох, шептать было невозможно.
— Кавор, — сказал я громко, — я должен что-нибудь съесть.
Он обратил ко мне свое лицо, изображавшее глубокую тревогу.
— На этот раз вам придется воздержаться, — сказал он.
— Но я должен, — настаивал я. — И пить! Взгляните-ка на мои губы.
— Ничего не поделаешь! Мне тоже хочется пить. — Если б здесь осталось хоть немного снегу.
— Он весь растаял. Мы перемещаемся из полярной области в тропики со скоростью одного градуса в минуту.
Я начал грызть свою руку.
— Шар! — сказал я. — Нам нужен только шар!
Мы возобновили поиски. Но мои мысли были заняты исключительно едой и прохладительными напитками. Особенно хотелось пива. Как навязчивая идея меня преследовало воспоминание о бочонке, оставленном в погребе в Лимне. Мечтал я также о примыкающей к погребу кладовой, в частности о паштете из мяса и почек — нежное мясо, множество почек, а между ними густая, жирная подливка. Приступы голодной зевоты то и дело одолевали меня. Наконец мы добрались до ровного места, сплошь поросшего красными мясистыми растениями красивого кораллового цвета. Когда мы дотрагивались до них, они щелкали и лопались. Я внимательно осмотрел поверхность излома. Эта проклятая штука несомненно имела съедобный вид. Мне даже показалось, что она довольно хорошо пахнет.
Я отколупнул кусочек и понюхал.
— Кавор! — сказал я хриплым шепотом.
Он поглядел на меня и сморщился.
— Не надо, — сказал он. Я положил сломанный кусок, и некоторое время мы ползли вдоль этих соблазнительных мясистых порослей.
— Кавор, — спросил я, — почему не надо?
— Яд, — ответил он, не оборачиваясь.
Мы проползли еще некоторое расстояние, прежде чем я окончательно решился.
— Попытаю счастья, — сказал я.
Он сделал запоздалое движение рукой, чтобы помешать мне. Я набил рот до отказа. Кавор присел на корточки, наблюдая за мною с каким-то странным выражением лица.
— Хорошо! — сказал я.
— О господи! — воскликнул он.
Он смотрел, как я жую. На лице его отражалась борьба между желанием и страхом. Наконец он поддался соблазну и тоже начал откусывать огромные куски. Некоторое время мы жадно ели.
По вкусу это растение слегка напоминало земные грибы, но было более рыхло и при проглатывании слегка обжигало горло. Сначала мы испытывали чисто физическое наслаждение от самого процесса еды. Потом кровь наша стала разогреваться, мы почувствовали покалывание в губах и кончиках пальцев, и новые, довольно несуразные мысли зароились в наших умах.
— Хорошо! — сказал я. — Чертовски хорошо! Какая находка для наших безработных, для наших бедных голодных безработных.
И я отломил себе новую порцию.
Необычайно отрадно было думать, что на Луне имеется такая хорошая пища. Голодная тоска уступила место беспричинной веселости. Страх и отчаяние, терзавшие меня, совершенно рассеялись. Я уже больше не считал Луну планетой, с которой надо бежать как можно скорее. Нет, она казалась мне убежищем для обездоленной части человеческого рода. Отведав этих грибов, я тотчас же позабыл селенитов, лунных коров, крышку и подземные шумы.
Когда я в третий раз повторил мою фразу о «находке для безработных», Кавор стал одобрительно поддакивать. Я чувствовал, что у меня шумит в голове, но приписал это действию пищи после долгого поста.
— Пр'всходное 'ткрытие, Кавор, — сказал я. — П'хо-же на к'ртофель.
— Что? — спросил Кавор, — 'ткрытие Луны только кт'офель?
Я взглянул на него, пораженный его охрипшим голосом и неотчетливым произношением. Мне вдруг пришло в голову, что мы, быть может, отравились этими грибами. Я вообразил также, сам не знаю почему, будто Кавор приписывает себе открытие Луны. Но ведь он вовсе не открыл ее! Он только первый до нее добрался. Я взял его за руку и попробовал растолковать ему это, но мои рассуждения были слишком сложны для его отяжелевшего мозга. Вдобавок мне вдруг стало необычайно трудно излагать мои мысли. Кавор тщетно силился меня понять. Помню, я тогда подумал, что под влиянием грибов и у меня, должно быть, сделались такие же рыбьи глаза, как у него. Но он скоро перестал меня слушать и сам пустился в разглагольствования.
— Мы, — объявил он с торжественной икотой, — только продукты пищи и питья.
Он повторил это еще раз, и так как я вдруг почувствовал охоту к философским рассуждениям, то и решил его опровергнуть. Возможно, что при этом я несколько запутался. Но Кавор, несомненно, очень плохо меня слушал. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на мою голову, что было довольно невежливо. Он стоял теперь, поглядывая по сторонам и очевидно не испытывая больше никакого страха перед обитателями Луны.
Я попробовал указать ему, что это опасно, хотя сам уже лишь очень смутно понимал, в чем заключается опасность, но слово «опасно» как-то перемешалось у меня со словом «нескромно», и я промолвил что-то, прозвучавшее как «укромно» или «огромно». После безуспешной попытки как-нибудь разъединить эти слова я продолжал мои философские рассуждения, обращаясь главным образом к незнакомым, но внимательным коралловым побегам, окружавшим меня. Я чувствовал, что надо как-то выяснить эту путаницу между Луной и картофелем. Я пустился в длиннейшие рассуждения, доказывая, что прежде всего необходима величайшая точность терминологии. Я тщетно старался не замечать того обстоятельства, что мои телесные ощущения были уже далеко не так приятны, как прежде.
Я теперь сам не помню, в силу какого сцепления идей я опять начал рассуждать о проектах колонизации.
— Мы должны завоевать Луну, — сказал я. — Никаких поблажек! Это удел белого человека, Кавор. Мы — ик! — сатапы… Я хочу сказать, сатрапы, 'мперия, какая не снилась и Цезарю. Все будет в газетах. Кавордеция, Бедфордеция — ик! — с ограниченной ответственностью[18]. Я хочу сказать — с неограниченной! Этак будет практичнее.
