Лев Аскеров - Человек с того света
— Преступлениям, — уточнил Мерфи.
— Делам, сэр! Делам! — убежденно повторил гангстер. — Каждый из нас делает свое дело. Коль хочешь жить хорошо, то и дело должен делать хорошо. А мое дело — убивать… Я ему научился давно. В 16 лет. Нас, таких, как я, и постарше — голодных, нищих и безработных, — собрал вокруг себя Бен. Он тогда сказал сказал нам: «Мое игорное предприятие принадлежит всем нам.» Бен действительно поровну делил свой небольшой доход. Мы имели крепкие кулаки и грудью встали за свое казино. Тогда я научился убивать. «Банда Бена» — так называли нас в Далласе. Мы заставили себя уважать. Нас было девять парней, а осталось — двое. Я и Бен. Он взлетел высоко… Бен всегда прибегал к моей помощи. Называл меня братом. Но я знал: всё до поры до времени. Он в любую минуту мог заложить меня… Точно также, как многих из наших ребят, с которыми мы вместе начинали. Я всегда держался от него подальше.
Ксантопуло задумался.
— Продолжайте, Роки, я слушаю.
Слабо усмехнувшись, гангстер кивнул.
— От судьбы, сэр, видимо, не уйти… Так и так Бен Фолсджер подвесит меня… Но в отличие от моих жертв Бог дает мне право на последнее слово. Я этим словом должен кончить Бена и его патрона. А кончится ли вместе с ними зло? И Бог ли дает мне такой шанс? Если он, тогда что это? — с застывшей на губах кривой усмешкой Роки покосился на открытую дверь камеры.
— Зло, сэр, не в нас, потому его и не убить. Полиция, проповеди, политика — всё блеф!.. Удивляюсь человеческой тупости. За тысячи лет своего существования люди не могут понять одной простой истины. Они убивали убийц, но оставляли Зло. Сэр, вот что я вам скажу: Марона убить нельзя. Нет, не того Марона, что сейчас в своем роскошном оффисе пьет кофе, а того, что находится вне нас и дергает за веревочки, к которым мы привязаны…
— Хватит болтать! — прикрикнул Мерфи. — О вселенском зле расскажете потом.
Ксантопуло пожал плечами.
— Что вам еще нужно, сэр? Все подробности узнаете из документов, которые возьмете из абонированных мной сейфов. Если возникнут какие-либо вопросы — я к вашим услугам.
— Вы говорили об одном сейфе — парижском. Их что—несколько?
— Да? — удивился Роки. — Значит, забыл. Дайте ручку и бумагу.
Гангстер написал два шифра.
— Этот, — показал он на верхнюю строчку, — во Франции, а другой местный, нью-йоркский. Кстати, в нем вы услышите голос Марона. Он говорил со мной по телефону неделю назад. Марон приказал, чтобы я как можно скорее убрал Векселя. В пакете с кассетой вы обнаружите чек на 25 тысяч долларов, подписанный Германом. Мой гонорар.
Ксантопуло зевнул.
— Пожалуй, все, сэр. Я хочу спать.
III
Мерфи, как ему тогда казалось, никогда еще так близко и удобно не подбирался к паутине с жирными пауками. Правда, трогать ее ему иногда удавалось. Она тряслась, сбрасывая с себя научат, но не рвалась. Похоже, на этот раз Марон не отделается только мелюзгой. Тут надо не спешить. Главное, хорошо ухватиться и тряхнуть со всей силой, чтобы весь выводок, запутавшись в своей собственной липкой сети, шмякнулся на услужливо подставленную Интерполом раскаленную сковородочку. Пусть попрыгают. Хороша будет площадка для адового дансинга.
Хотя Мерфи и не отличался особой пылкостью воображения, он хорошо представлял себе картину крушения мароновской империи. Не представлял он только и даже не мог предположить единственного и самого существенного—истинных размеров этой паучьей державы. Впрочем, дело было даже не в размерах, а в ее значимости в государственном комплексе. И не столько в многогранности того, чем она занималась, и многоликости исполнителей, сколько в политической важности ее главного дела, о котором Мерфи не имел ни малейшего понятия.
…Несмотря на то, что удар, нанесенный Интерполом Марону, был мастерски рассчитанным и профессионально точным — вреда он ему не принес. Разразившееся было скандальное дело на удивление комиссара шло вяло. Охочая до самых низкопробных сенсаций пресса, как ни странно, отнеслась к нему без особого интереса. Оно немного оживилось, когда стало известно о том, что томящийся в одиночной камере Ксантопуло при загадочных обстоятельствах «покончил» с собой.
Признаков насилия на трупе обнаружено не было. В кармане брюк мертвеца нашли длинную исповедь-послание, написанную, как установила экспертиза, рукой самоубийцы. В ней Ксантопуло признавался: де он бессовестным образом оговорил Бена Фолсджера и его почтенного тестя. Оказывается, он безумно завидовал своему другу детства Фолсджеру и эта зависть толкнула его на гнусную ложь. Тот чек в 25 тысяч долларов Бен дал Роки как подъемные для начала новой его жизни, то есть, он был авансом будущей работы, какую ему, Ксантопуло, благодаря заботам Фолсджера, предоставлял в своем концерне Герман Марон.
Что касается магнитофонной ленты — на нее голосом честнейшего Марона наговорил актёр Голливуда Хосе Скорса, с которым Роки часто обделывал разные делишки. Им, Хосе и Ксантопуло, как явствовало из посмертной исповеди, хотелось сорвать с Бена Фолсджера богатый куш. Именно Хосе придумал историю с письмом, где Бен якобы требовал от Роки немедленно покончить с премьер-министром Тонго. «Чем неправдоподобнее оно будет, — говорил Скорса, — тем лучше. В него больше поверят. Ведь речь идет о действительно погибшем черномазом вожде и о зяте Марона». Это письмецо за 500 долларов сработал известный техасский мошенник Джон Крайтон…
Конечно, Хосе Скорса и Джона Крайтона призвать во Дворец правосудия для дачи показаний было дохлым делом. Тот и другой не так давно по вполне естественным причинам покинули сей бренный мир. А для семьи актера Скорса сообщение о его связях с наемным убийцей прозвучало небесным громом. Жена его в первый же день перед собравшимися репортерами заявила: «На Хосе наклеветали…» А сутки спустя, якобы под натиском неопровержимых доказательств, сдалась. А еще через несколько дней вдова Скорсы стала обладательницей большого дома…
Поздним вечером того дня, когда суд признал Бенджамина Фолсджера «кротким агнцем при непорочной деве», в квартире Мерфи, дочитывающего отчет о минувшем процессе, раздался телефонный звонок. Хозяин поднял трубку.
— Боб? — поинтересовались с другого конца провода.
— Да я, — ворчливо проскрипел Мерфи.
— А это… — наушник взорвался гомерическим хохотом.
Человек смеялся взахлеб, торжествующе, делая паузы, чтобы назваться. Но как только ему удавалось выдохнуть: «А это…», — его снова разбирал неудержимый хохот.
— Догадываюсь, — отрезал Мерфи.
