Софус Михаэлис - Небесный корабль
— Почем ты знаешь, Александр?
— Это известно всем естествоиспытателям. Разве у кого-нибудь остались еще сомнения в правоте Арениуса и Лау? В том, что Марс — планета необитаемая? Синие и зеленые пятна нельзя считать признаками растительности, потому что никакая флора немыслима там, где температура чаще всего ниже нуля. То, что прежде считали каналами, просто огромные трещины вулканического происхождения, из которых испаряются остатки влаги. Снег, лед, иней и огромные соляные озера… Можно ли было выбрать целью своего посещения место, более ужасное, чем этот ледяной ад? Аванти, мы несемся к местам, более страшным, нежели могла измыслить апокалипсическая фантазия самого Данте.
Аванти смотрел на своего друга, ни на минуту не заражаясь ужасом, написанным у того на лице.
— Александр, ты опять за свое? Как бывало на Земле, когда тебя вдруг одолевали приступы сомнения. Неужели мы опять будем сражаться гипотезами? Предоставь ученым оспаривать теории друг друга. Почем ты знаешь, может быть, правы как-раз Скиа-парелли, Лоуэлль или Фламмарион? Мы отправились в путь в надежде найти один из обитаемых миров, планету, родственную Земле, но с более высоким развитием жизни, найти тот жизненный рай, каким Лоуэлль представлял себе Марс в смысле более совершенных форм культуры, как следствия высоко развитого разума. И вдруг ты, как Фома Неверный, сомневаешься в том, что сам видишь. На полпути к цели, когда Марс готов принять тебя в свои объятия, и ты можешь различить жилы на его обнаженной груди!
Губы Крафта так дрожали, что он едва выговаривал слова:
— Но, Аванти, разве ты не находишь новейшие гипотезы более вероятными? Они подавляюще убедительны своими здравыми, трезвыми, неопровержимыми выводами. Марс все-таки в полтора раза дальше от Солнца, чем Земля. Следовательно, температура там должна быть значительно ниже той, какая нужна для знакомой нам жизни. Разве не за-метно уже некоторой убыли солнечной теплоты, которую раньше мы имели здесь в избытке?
Не переставая улыбаться, Аванти покачал своей красивой, слегка склоненной на бок головой.
— Александр, маловерный, эта убыль только в твоем воображении. Я не замечаю никакой. Полусотней миллионов километров больше или меньше в мировом пространстве имеет такое же значение, как если ты передвинешься на два-три шага в ярко освещенной комнате. Разве мы мало говорили о том, как смехотворно со стороны человеческой мелюзги воображать, будто она может в подзорную трубу видеть условия жизни на планете, удаленной от них на сотни тысяч миль. Поставь теперь вопрос иначе: неужели ты веришь, что жители Марса могут иметь ясное представление о том, какие живые силы существуют на Земле?
— А наука, Аванти? Есть законы незыблемые, в которых нельзя усомниться. Есть условия, которых не изменить, во всяком случае, поскольку они касаются жизни — по нашим понятиям. Что за прок нам попасть на планету, где наши понятия о жизни совершенно негодны? Наука доказала, что жизнедеятельность организмов требует определенных условий температуры, воздуха, воды, питания, отвечающих… твоим и моим земным понятиям, да! Мы находимся на пути к познанию того, насколько эти понятия годны в других условиях. Ты ссылаешься на науку? Что такое земная наука, как не вечное стремление исправить ошибки, допущенные нами раньше? Покров за покровом снимаем мы с плотно закутанной истины, и тебе или кому другому на Земле известно разве, сколько покровов осталось нам еще снять прежде, чем мы узрим Изиду во всей ее наготе? Прежде, чем доберемся до самого духа Космоса, до животворящего сердца вселенной? Наши телескопы измеряют небесный простор. Мы считаем фантастическими цифрами, хитроумно исследуем часовой механизм вселенной. Почти безошибочно определяем скорость движения и точнейшим образом вычисляем расстояния и величины. А в конце концов знаем о самой сущности мирового механизма или о сущности сил, пустивших его в ход, не больше, чем ребенок, разломавший свою механическую игрушку, чтобы заглянуть внутрь. Далеко ли мы ушли, Александр? Знаем ли мы о «вселенной» хоть на йоту больше, чем знали о ней наивные умы древности, воображавшие, что она подобна яйцу, в котором небо — скорлупа, воздух — белок, а Земля — желток? Хотя самое яйцо и стало во многократ больше, но форма осталась та же. Ты помнишь комнаты в Ватикане, расписанные Рафаэлем?
— Нет, Аванти, я не бывал в Риме.
— Я никогда не забуду того впечатления, которое в первый раз произвели на меня, еще подростка, видения, зарисованные художником-провидцем с ребяческой уверенностью гениального инстинкта. Больше всего я заглядывался на потолок, где на горящем золоте мозаики сверкали яркие краски картин. Там, в одном углу, художник изобразил небесный свод в виде огромного голубого яйца с Землею в центре. Оно похоже на круглый череп самого создателя, увенчанный звездами. Из небесно-голубого тумана проступают знаки зодиака. И, опершись одной рукой на звездный глобус, стоит женщина в зеленом хитоне с развевающимся поясом, подняв вверх другую руку в восторженном созерцании.
— Ушли ли наши ученейшие современные астрономы хоть на шаг дальше этой молчаливой женщины Рафаэля с ее благоговением перед небесным шаром, напоминающим грандиозное муравьиное яйцо? Ей я обязан своими космическими устремлениями. Не будь ее, мы бы не сидели тут!..
— И не летели бы навстречу собственной гибели, — подхватил Крафт и прибавил с глубоким вздохом:
— Если бы можно было повернуть обратно!
— Виданое ли дело, чтобы камень остановился в своем падении? Вы когда-нибудь видали подобное, земляк? — обратился Аванти к Эрколэ Сабенэ, который внезапно вырос перед Крафтом, взволнованный, с пылающими щеками.
— Да, — хрипло ответил тот. — Мы остановились… «Космополис» повернул обратно.
— Что с вами, дорогой римлянин? — спросил Аванти.
— Я докладываю вам, капитан Аванти, что Марс…
— … по прежнему находится на одной вертикали с нами, — договорил Крафт, прильнув глазом к окуляру.
— Марса там больше нет, — с запальчивою уверенностью заявил Эрколэ Сабенэ. — Если хотите взглянуть на Марс, идите в камеру Земли. Там вы увидите Красную планету почти на том же расстоянии, как мы привыкли наблюдать с Земли…
Эрколэ Сабенэ остановился, провел рукой по глазам, словно желая приготовить их к долгожданному зрелищу, и, положив руку на плечо Крафта, прибавил:
— Сделайте одолжение, позвольте мне посмотреть на минуту.
— Что вы собираетесь смотреть? — нетерпеливо спросил Крафт.
— Землю! Ведь мы на пути домой, не правда ли?
— Вы с ума сошли? Не мешайте мне! Я наблюдаю Марс и вижу его почти так же ясно, как вашу физиономию, которая однако, по правде говоря, куда менее интересна!
