Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03
И растет пустота, духота, дурнота. Зато мы делаем ракеты. Хорошие. У нас военное, вообще, как-то лучше получается, мы и для своих всё делаем, как для врагов. А ракеты — хорошие. И нефти хоть залейся, и от газа везде пучит, — проживем! Но ведь один круг такой жизни уже был, надо повторять? Не учимся мы, еще А. П. заметил; в этом беда наша. Не в том, что дети: дети талантливы, дети учатся, вырастают — но мы не учимся, мы вечные дети. Оттого и вечная жажда любви, и вечные замки на песке, и нескончаемые танцы на граблях. И дороги… Беда. Что уж говорить о серьезной музыке? Туг уже почти все честно не понимают, зачем она нужна. А где же понимающие? Опять: иных уж нет, а те далече. Скучно, господа. Грустно, девицы… Правильно мама говорит — чего я все ною? Где позитив? Там? Да нет, судя по тому, что про Альба рассказывают, не похоже. Хотя жизнь, видимо, не сравнить: спокойная, дышать дают, работать не мешают. Злоба не пенится. Это много, и назад он не вернется, хотя, похоже, тоскливо и там. Правда, по-другому. Но музыку там слушают. Пусть даже многие слушают не по любви, а по привычке и потому, что «так принято», — есть условности, выработанные людьми для самосохранения, чтобы не дичать, не звереть, не оскотиниваться. И детей водят слушать — растят человеческое. Для этого она и нужна. Сколько поколений нам понадобится, чтобы это понять? И останутся ли еще к тому времени…
Пятница, 13 апреля— Здравствуйте, я из «Хладомор-сервиса», мы с вами — да-да. Конечно, я все привез: каталоги, прайс-листы. Вот, взгляните. Отечественные подешевле и, кстати, есть вполне приличные. Россия ведь, как известно, родина холодильников — я бы рекомендовал эти винные шкафы: антивибрационный компрессор, контроль влажности сохраняет эластичность пробки. А кто, по-вашему, первым в мире изобрел искусственный холод? Ха-ха, нет, не Лаврентий Палыч, а Михайло Васильич, в одна тысяча семьсот — эти поприятнее: выдержанный, лаконичный дизайн, прекрасно вписываются в любое помещение. Как сморозил? Лед с азотной, минус сорок, коктейль Ломоносова — а вот прилавки, шесть видов. Чем закусывал? Ха-ха, ну, он же из поморов, они плюс-минус сорок не закусывают — при небольших объемах выкладки очень практично. Вот среднетемпературные витрины «Депутат» и «Мэр»; они дизайнерски удачно накрываются утолщенными стеклопакетами «Петух» и «Баклан». Названия пусть вас не смущают: наша отрасль бурно развивается, и это привлекает бизнесменов из разных сфер первоначального накопления. А они дают названия, которые им близки и что-то напоминают. Обратите внимание на выставочные витрины «Спикер» и «Губернатор»; их гармонично дополняет универсальная угловая секция «Параша». Переходные модули на всевозможные углы контактов, «Бабло» и «Лаю», позволяют оптимально выстраивать различные комбинации и ряды, например: «Депутат» — «Бабло» — «Баклан» или: «Мэр» — «Лавэ» — «Петух» — «Лавэ» — «Депутат». Горки «Сессия», «Заседание» и «Комиссия» с популярными суперструктурами «Фуфло», «Пурга» и «Туфта» предназначены для сетей массового обслуживания. А наиболее функционально использовать торговую площадь позволяют отдельностоящие горизонтальные бонеты островного типа «Палата» и «Дурдом» с двухуровневыми стеллажами модели «Шконка». Для элитных магазинов мы предлагаем эксклюзивные холодильные шкафы «Куршевель» и «Колыма», а для массовых магазинов самообслуживания подойдут камеры глубокой заморозки «Соцкульт» и «Пенсфонд». И для любых применений — универсальные блоки быстрой и шоковой заморозки «Зона» и «Третий срок». Далее. Для экспонирования овощей и фруктов идеально подходят низкотемпературные витрины «Дума» и «ЗАКС», характеризующиеся уникальным соотношением цены и качества, а для жиромолочных продуктов и мясных полуфабрикатов предназначены витрины камерного типа с раздельными контроллерами «Баланда» и «Бацилла». Причем витрины «ЗАКС» комплектуются выгнутым в нужную сторону стеклом, а витрины «Дума» отличаются ультранизкой общей базой, что обеспечивает легкость заполнения их любым содержимым. Каждый витринный модуль имеет блоки вкладки-выкладки на шесть и восемь гастроемкостей; их типы: «Шестерка» и «Восьмерка», соответственно. Вкладкоемкость таких сращенных систем практически неограниченна. Эти витринные модули прекрасно вписываются в заданные контуры, и их состав легко меняется, подстраиваясь под любую новую схему расстановки. Очень удобны в эксплуатации. Заметьте еще, что в горках «Сессия» используется двойная завеса и усиленный режим изоляции от окружающей среды. Выбирайте. Если интересует выносной холод, могу порекомендовать систему уже апробированной у нас холодильной централи. Когда мне позвонить, во вторник или в среду? Записываю: пятница. А это — сувенирчик от фирмы, чтоб не забывали нас. Более не задерживаю. Приятно работать с людьми дела. До встречи.
Так, что там у нас дальше? Искусство — это игра с жизнью и смертью своего человеческого, игра подмены. В воплощении
художник отменяет себя. И если попытаться играть всерьез, будет опасная игра, хотя поначалу это не ощущается. А некоторые ощущают — заранее, инстинктивно. Как Адриан прятался от музыки. Как это там… «Долго, с вещим упорством, прятался этот человек от своей судьбы». Но чтобы «прятаться» от судьбы, должно быть… нет, не предвидение — предчувствие, предощущение. Вот это «вещее» должно быть… Альб говорил: инстинкт самосохранения души. И еще говорил, что человек знает, подсознательно, не зная знает, когда его срок. Это даже может быть заметно со стороны, особенно когда чувства обострены. На войне солдаты иногда замечали на лице товарища рядом печать смерти — это не суеверие, это сбывалось. Человек иногда даже за несколько лет предчувствует финал — и меняет жизнь, как бы не имея уже права продолжать что-то делать или, наоборот, чего-то не сделать, не попытаться хотя бы. А бывают же и прямые предсказания, пророчества. И последние сочинения бывают даже не пророческие, а уже как бы написанные оттуда; Шнитке это давно заметил, и его собственные последние вещи — такие. Это уже не выловленные из эфира волны, это какое-то прямое подключение к Источнику. Адорно писал, что в поздних вещах ослабевает воля творца, и музыка начинает говорить сама. Сама за себя. Предчувствие приближающегося финала открывает то скрытое измерение, которого нет в повседневном и без которого, на самом деле, нет ни искусства, ни жизни, — открывает как очень близкое, подкожное ощущение вечности, разлуки, печали. Когда жизнь еще не кончилась, а смерть уже началась… Кто так сфотографировал Шнитке незадолго до смерти? Этот спускающийся сверху, как пестрая лента, провод, и змеиная головка выключателя уже над его плечом, и он, словно чувствуя, отклоняет голову… Конечно, он предчувствовал. Или получил уведомление на каком-нибудь таинственном языке. Это тоже есть, ведь даже я когда-то увидел в том теневом лиственном узоре на выпуклой стенке котелка перевернутые буквы иврита, и от нечего делать срисовал, и дома, усмехаясь, попробовал перевести, и с изумлением прочел свое «МЕНЕ, ТЕКЕЛ…» Срок, правда, уже, кажется, прошел, а я все еще, кажется, жив. Ничего-то у нас не исполняется, даже пророчества. Опять эта хрень. Пророчеств мне только не хватало… Ладно, надо позвонить.
