Виктор Милан - Джокертаунская комбинация
Кровь из разбитого носа Блеза брызнула на голые ноги Тахиона, на грязную плитку пола. Блез схватил Тахиона за волосы, поднял его и ударил по лицу. Тахион попытался защититься, ответить, но он чувствовал себя слабым и дезориентированным. Он знал, что стал жертвой джампера, часть его даже признавала это, но принять было невозможно.
Это не происходит. Это не могло произойти. Не со мной.
Он был слишком избит, чтобы продолжать сопротивление. Слезы и кровь покрывали лицо слизистой смесью. Блез поднялся. Он казался колоссом с широко расставленными ногами, возвышающимся над телом Таха. Он медленно расстегнул молнию и достал свой стоящий член. Тахион думал, что пережил уже худшее из всего, что мог предложить этот мир. Он ошибался.
Мускулы дрожали от напряжения, но она все еще держала его на расстоянии. Ему никак не удавалось вставить ей. Бормоча проклятия, Блез сжал мягкую плоть под коленями и попытался раздвинуть ей ноги. Она едва не выцарапала ему глаза, но он был для нее слишком быстр.
Внезапно Блез потянул ее за волосы, посадив вертикально, и нанес два сильных удара в живот. Воздух вышел из нее как из лопнувшего воздушного шара, и Тахион затих. Ее ноги стали вялыми.
– Держите его, – приказал Блез.
Двое мальчишек подскочили выполнить приказ. По одному на каждую ногу, они играли с изломанным, скрученным болью телом.
С грубой усмешкой Блез сгреб ногтями ее груди, покрутил соски. Тах невольно вскрикнул. Затем его пальцы нежно спустились к талии, очертили небольшую кривую живота, прочесали лобок.
Тах закричал, и Блез накинулся на него как дикий зверь. Зубы рвали губы и грудь. Блез методически долбил Тахиона, входя в нее все глубже и глубже.
Крик эхом отражался от стен. Как и подбадривающие возгласы зрителей.
– НЕТ! НЕТ! ПРЕКРАТИ! ПЕРЕСТАНЬ! – девочка в его теле выкрикивала слова протеста.
Как странно, подумал Тахион, когда сознание покинуло ее. Кто бы мог подумать, что у меня такой глубокий голос.
Стивен Лей
Искушение Иеронима Блоута
III
Есть моменты, когда жизнь хороша.
Иногда удовольствие имеет довольно странную природу. У меня было всего несколько бесед с Праймом. Он не часто бывает на Роксе, и когда он здесь, предпочитает меня избегать. Это потому, что он знает: я могу видеть сквозь его непроницаемую ледяную маску. Это потому, что он знает: я могу видеть глубочайшие трещинки, скрытые за гладкой холодной поверхностью. Он знает, что я вижу одержимость, что мучает и возбуждает его одновременно.
Все напряжение, копившееся годы и годы за его бесстрастной стеной (не такой хорошей стеной, как моя), и Дэвида, бедного Дэвида, разрушившего ее одним своим присутствием. Смерть Дэвида стала ударом отбойного молотка. Стены. У меня есть своя стена, у Прайма – своя, и она рушится, как разрушилась в прошлом месяце Берлинская стена.
Или… Иногда я думал об этом несколько иначе. Прайм, если наблюдать за ним, словно спящий вулкан, весь покрытый снегом, но облака пара, вырывающиеся из кратеров, намекают на хаос, царящий внутри.
В конце концов, это более удачный образ. И мне интересно, когда же начнется извержение. Я и боюсь этого, потому что Прайм держит в узде Блеза. Без Прайма…
Я собирался приступить к торжественному открытию, когда Кафка, чрезвычайно возбужденный, с грохотом ввалился в вестибюль. Он едва взглянул на огромный драпированный пакет, установленный передо мной. Задыхаясь, он просто спросил, откуда тот взялся.
– Это подарок от Нельсона Диксона.
Лэтхем – Прайм – стоял у драпировок. Он фыркнул, все еще играя в ледышку. Блез отсутствовал, хотя Молли и КейСи были. Смех моих джокеров раздавался с балкона и растекался по периметру зала. Арахис хлопал меня одной рукой по боку, хохоча. Я с признательностью взглянул на глуповатого джокера. Саван, Ноготки, Блевотина, Видак, Элмо – с полсотни их разговаривало в зале, и все их мысли заполняли мою голову.
Неудивительно, что я такой большой. Во мне столько народу. Кафка выглядел настолько дико, насколько дико может выглядеть таракан. Он повторил мои слова, очевидно сконфуженный.
– Ну, Диксон выписал чек, – сказал я ему. – Очень мило с его стороны, не так ли?
Кафка несколько раз моргнул.
– Ну, я не знаю, где он его взял, и я понятия не имею, как это работает. Но он исправно гудит. Я его подключил.
Иногда даже телепаты могут ошибиться. Я запоздало скользнул по образам в голове Кафки и понял, что мы говорим о совершенно разных вещах. Он говорил о генераторе. Я сказал ему, что рад, что ему наконец-то удалось заполучить один, чтобы привести Рокс в порядок.
Кафка просто покачал головой (ну ладно, на самом деле всем телом).
– Ты не покупал его, губернатор?
Джокер излучал замешательство. Он посмотрел на меня, на Прайма, на Арахиса и на остальных джокеров, собравшихся вокруг.
– Его не было в подвале, и его не было там два дня назад. И он не похож ни на один генератор из всех, что я когда-либо видел.
Образ в его голове для меня был похож на генератор, но Кафка вздохнул.
– Я понятия не имею, ни что его питает, ни как он работает, – продолжил он. Я проверил датчики, и он дает энергию, много и постоянно. С этой энергией я могу запитать все западное крыло. У нас будут свет, тепло и электричество.
Здесь он остановился, впервые заметив присутствие Прайма.
Прайм махнул рукой в сторону драпировок.
– Маленький подарок от нас губернатору, – сказал ему Прайм. – Первая выписка по авторскому гонорару. Предложение Блоута, адресованное мне и другим джамперам, отлично сработало. – Он дернул драпировку, и грязный брезент осел на пол. Все джокеры ахнули. Это было прекрасно. Гораздо более впечатляюще, чем репродукции, которые я видел в учебниках по истории искусств или на постерах, что я бывало вешал в своей комнате. Картина – триптих – была высотой в пять футов, и шириной, наверное, в четыре, ее обрамляла богатая деревянная рама. По центру располагалась сцена снятия тела Христова с креста, но что я действительно жаждал увидеть, так это внутренние панели. Я махнул рукой в сторону Арахиса и Элмо, велев им побыстрее открыть их.
Они распахнули внешние панели, открыв великолепный фантастический пейзаж внутри. По залу прошла рябь восхищения и удивления.
– «Искушение святого Антония». Иероним Босх, – сказал я для тех, кто не знал этой работы, – ранее картина хранилась в Национальном музее античного искусства в Лиссабоне, теперь – исключительно достояние Рокса.
Я хохотнул, громко и протяжно. Это было действительно блестяще. Босх не знал этого, но он писал мир после посещения дикой карты задолго до ее пришествия. Я часто задавался вопросом, была ли это вспышка предвидения? – Никто другой в его время не делал ничего подобного. Я могу вообразить, что это – мой Рокс. Это будет мир чудес, блистательное видение.
