Святослав Логинов - Филолог
Другая гипотеза опиралась на словарь синонимов. Вообще, словари синонимов — сомнительное и жалкое явление. В русском языке синонимов нет, есть лишь слова, значения которых частично перекрываются, из-за чего люди малограмотные с лёгкостью заменяют одно слово другим. Помойка это не только место, где моют; для такого места более подходит название «мытня» (а мытарь — тот, кто занимается отмыванием денег), но и территория, куда выливают помои, грязную воду, оставшуюся после мытья. Часто помойка оказывалась также и свалкой, куда сваливали твёрдые отходы. В результате несведущие люди начали называть свалку помойкой и наоборот, а словарь синонимов с простодушием кретина отметил этот факт.
Холмы, где добывался металл, когда-то и впрямь были свалкой, там сваливали излишки опрометчиво изготовленной продукции, а, быть может, и отслужившие, но не пущенные в переработку вещи. За тысячелетия большинство предметов рассыпались пылью и ржавчиной, обратившись в многометровый пласт осадочной породы, но кое-что сохранилось почти в первозданном виде. И теперь обнищавшие потомки транжир рылись в окаменевшем говне, не ради воспоминаний о прошлом, а ради обломков, устоявших перед напором коррозии.
Ради — повелительное наклонение глагола «радоваться». Выискал в грязи почернелые, но сохранные трубки из циркония — и радуйся. Кто знает, зачем их изготовили прежние люди, но выбросили за ненадобностью, а ты нашёл и можешь смастерить много чего полезного. А что работа на Помойке вредна, так кого это интересует? Главное, труд в кайф, еда — вкуснотища и, хотя помойщики жён не имеют, ночью бабы снятся — смак! Спроси любого: «Житуха в жилу?» — и он ответит: «Я тащусь!»
Они и тащились: «Оп-оп!» — а ноги не поспевали в такт бодрым мыслям, и ритм труда превращался в конвульсии. Вряд ли во вселенной нашлось бы что-то страшнее этой радости.
В тот день на прииске случилась пруха: помойщики нашли дуру. По размерам находки делились на мутотень, плямбы и дуры. Дуры были самыми большими и встречались редко. Найденная дура была изготовлена из незнакомого металла, титановый пробник не оставлял на ней следа, а ванадиевый царапал. Значит, обработке металл поддаваться будет, хотя и с трудом. Пробники хранились у бригадира, которого все называли бугром. Человек этот обладал слабенькими телепатическими способностями и некоторыми представлениями о том, как следует работать. Он умел обозначить фронт работ и распределить задания между работягами. Его словарный запас простирался до двадцати девяти слов и включал такие понятия, как «на раз!» и «мылить шею».
Сбежавшиеся работяги (Верис к тому времени уже знал, что перед ним не рабы и не работники, а работяги) облепили дуру и, подчиняясь приказу: «На раз!» — попытались её сдвинуть. Дура не шелохнулась, а один из работяг неожиданно покачнулся и упал. Изо рта потянулась струйка кровянистой слюны, глаза закатились, конечности подёргивались, словно упавший пытался следовать всем транслируемым ритмам сразу.
Работяги оставили дуру и столпились вокруг товарища. Помочь никто не пытался, лишь один почесал темя и задумчиво произнёс:
— Облом.
— Что с ним? — спросил Верис, забыв об обещании не вмешиваться и облома не устраивать. Какое тут обещание, если облом уже случился?
— Ласты склеил, — ответил образованный бугор.
Какие ласты? Вот случай, когда даже из контекста не понять, о чём идёт речь. Об укороченной лапе морского зверя? О приспособлении для плавания, эту лапу напоминающем? Или о мере в двенадцать четвертей хлеба (то есть, три полных каравая, весящих, почему-то, сто двадцать пудов)? Как и чем можно клеить ласты и, главное, зачем это делать? Происходящее неприятно напомнило, как умирал хаврон, убитый малолетним Верисом. Но ведь это не хаврон, это человек, пусть даже разум его недалеко ушёл от хавронова!
— Эта давай! — приказал бугор.
Упавшего уложили на носилки, на которых оттаскивали в мастерские найденные плямбы, и — оп-оп! — потрусили в сторону посёлка. Безвольная рука свешивалась с носилок, покачиваясь в такт трусце.
Верис поспешил следом. Он думал, что пострадавшего несут к лекарю, недаром же один из работяг, что помоложе, побежал вперёд, должно быть, желая предупредить лекаря. Однако, процессия свернула в сторону старых, давно просеянных отвалов. Здесь рядами тянулись небольшие холмики, и почти вплотную к одному из них, работяги начали рыть яму.
Верис ничего не понимал.
Бегавший в посёлок вернулся с один из чистых, тем, что в вечерние часы транслировал на округу чувство умиротворения. Сейчас у телепата была пора отдыха, но он работал, правда, в полсилы, распространяя своё влияние только на собравшихся.
Чистый подошёл к носилкам, поправил руки лежащего, значительно прокашлялся и произнёс:
— Спи, эта, спокойно, дорогой товарищ. Ты кайфово жил и ласты склеил в масть. Ты всегда будешь, эта, в сердцах.
В сердцах — осердясь, во гневе, злобе или ненависти. Что-то не похоже, чтобы пострадавший гневался; на лице безразличие и спокойствие, какого прежде не бывало даже в вечерние часы.
Работяги подняли носилки и вывалили тело в яму. Шесть титановых лопат споро закидали яму землёй. Через пару минут ещё один холмик продолжил длинный ряд безымянных могил.
Только теперь Верис понял, что это не просто похоже на смерть, а на самом деле смерть и есть. «Склеить ласты» — ещё один эвфемизм для обозначения кончины. Не любит смертный человек называть костлявую по имени, боится накликать, вот и выдумывает округлые увёртливые слова: «почить в бозе», «долго жить приказать», «отбросить копыта», «дать дуба» Последнее выражение, впрочем, несколько выпадает из ряда. Родилось оно в те стародавние времена, когда люди верили, будто после смерти им предстоит какая-то иная жизнь (а что оставалось смертному, как не веровать?). Поэтому умерших не просто закапывали, а хоронили в специальных домовинах. Лучшим считался гроб, выдолбленный из цельного дубового ствола. Но потом дуб потребовался для строительства флота, и власти запретили хоронить умерших в дубовых колодах. Разумеется, для многих нарушить закон стало делом чести. Однако наказания ослушникам были так суровы, что страха ради земного, дубовый кряж давался мастеру, когда будущий обитатель домовины ещё не умер, но доживал последние часы бренной жизни и мог уже не бояться ничьих угроз. Так же как и «дышать на ладан», выражение «дать дуба» означает, что некто ещё не скончался, но уже не живёт.
Танатология — огромный социокультурный пласт, отброшенный за ненадобностью вечно юными людьми.
Работяги с полминуты постояли у могилы собрата, потом чистый, сочтя, что последний долг отдан, и люди успокоились, резюмировал:
