Джеймс Херберт - Гробница
Что-то потревожило его, вырвав из состояния углубленного размышления бог знает о чем. Что это было?
Звук! Движение?.. Палузинский насторожился. Он необычайно тонко ощущал присутствие посторонних, и практически всегда мог обнаружить чужака в любом помещении. Годы суровой жизни, когда ему приходилось спать в придорожных канавах, есть сырые овощи, которые он выкапывал прямо из земли, все время пугливо озираясь по сторонам - не увидел ли кто? постоянно бояться, что его обнаружат, и тогда... что тогда с ним сделают?.. - все это настроило его напряженные нервы на то, чтобы замечать малейшее движение, чуть заметное смещение, даже самый слабый ветерок.
Его пальцы сжали рукоять ножа. Кто-то находился в комнате позади него.
Монк? Он не мог ослушаться приказа Феликса наблюдать за коридором нижнего этажа, до тех пор пока Палузинский не сменит его на этом посту. Никак не верится, чтобы Монк мог оставить свое место. Юсиф и Азиль? Но они не должны были возвращаться этой ночью из загородного поместья, подготавливая его к приезду их дорогого хозяина и господина... Кто же это?
Палузинский плавно поднялся со своего сиденья и протянул руку к внутреннему карману куртки, висевшей на спинке стула. Рука нащупала толстый, круглый металлический ломик длиной приблизительно с лезвие его ножа, зажатого в кулаке другой руки. Он подкрался к выключателю света и повернул его против часовой стрелки. Кухня сразу погрузилась в полумрак.
Со своей позиции поляк мог осмотреть довольно широкий участок гостиной. Он выругался про себя, проклиная сумрак, царящий в просторной комнате, откуда только что ему послышался слабый шорох. Тусклое освещение, темный цвет обоев и мебели играли на руку предполагаемому противнику; Палузинский никак не мог различить чью-нибудь тень в этой полутьме, как ни напрягал свое зрение. Ему нужно было подождать, пока затаившийся чужак не выдаст себя каким-нибудь неосторожным движением, или рискнуть - войти в гостиную и поискать незваного гостя, чтобы потом разделаться с ним. Терпения Палузинскому было не занимать - те долгие месяцы, которые он провел, скрываясь и прячась в полях Англии, обучили его науке упрямого выжидания; но ведь у него еще были определенные обязательства перед Феликсом... Он должен был показать, на что способен! Во что бы то ни стало!
Затаив дыхание, Палузинский, вооруженный ломиком и ножом, двинулся вперед, к открытому проходу.
Опасность - если только она действительно существовала - могла подстерегать поляка повсюду. Противник мог притаиться в таком месте, где Палузинский не мог заметить его, глядя из кухни, и затем неожиданно напасть сбоку или даже со спины. Откуда ждать удара? Вот дилемма. С какой стороны нападет на него неизвестный враг?.. Если, конечно, ему не почудился этот шорох; если кто-то "действительно" прятался в той комнате, - так тихо, спокойно и пусто было в ней...
Он пригнулся и кинулся внутрь прохода, рассчитывая на быстроту и внезапность - с ломиком наперевес в одной руке, сжимая в кулаке другой свой длинный нож, направленный острием вверх, готовясь пырнуть противника ножом или оглушить тяжелым железным прутом. Он круто повернулся, проскочив дверной проем, и встал, широко расставив ноги, упираясь одной ногой в пол позади себя, стараясь удержать равновесие и одновременно занять удобную позицию как для того, чтобы отразить возможную атаку, так и для того, чтобы самому стремительно броситься на врага.
В этом вовсе не было нужды. Никто не прятался ни за косяком двери, ни в других темных углах гостиной.
Однако кто-то был за длинной черной тахтой, совсем рядом с ничего не подозревавшим телохранителем. Если Палузинский и почувствовал присутствие чужого человека в комнате, как он думал сам, то на этот раз даже его особое чутье не помогло ему заметить - или даже "ощутить" - тень, внезапно возникшую подле него...
Он мог почувствовать, как чьи-то пальцы впились ему в шею, нажав на болевые точки, однако позже он так и не мог припомнить подробностей схватки - все произошло слишком неожиданно. Определенно, движения незнакомца должны были быть быстрыми как мысль, чтобы упредить возможную реакцию телохранителя на шок, испытанный после того, как твердая, сильная рука нанесла ему рубящий удар ребром ладони. Палузинский почувствовал, как внезапно слабеют его руки и ноги: импульс, бегущий от травмированных нервов к мозгу, достиг своей цели.
Клин был внутри самого себя.
Он плыл по кровеносным сосудам среди клеток самых разных оттенков красного: от темно-вишневого до ярко-алого, увлекаемый быстрым течением сквозь узкие проходы и перешейки, ныряя в круглые пещеры, открывающиеся перед ним, приближаясь к источнику этого кипучего потока, который сейчас был для него всего лишь далеким ритмичным эхом, раздающимся где-то далеко впереди, в лабиринте тесных тоннелей, заполненных хаотически двигающимися красными клетками.
Вместе с ним в потоке прозрачной жидкости мчались и другие, чужеродные тела - уродливые черные формы, вызывающие болезни и разрушение. В свою очередь этих паразитов пожирали, поглощали, растворяли в своих утробах шаровидные частицы - глобулы, охранявшие организм от вторжения инородных клеток. Но глобулы-защитники почему-то решили, что и он сам тоже является инородной клеткой, представляющей опасность для организма, что ему не место среди полезных частиц, что он посторонний, а следовательно, вредный элемент. Это было его собственное тело, по которому он мысленно путешествовал, и, однако, его приняли здесь за врага.
Он пронзительно закричал на гигантские глыбы, приближающиеся к нему, чтобы они убирались прочь, оставив его в покое, что он безвреден и никому не причинит зла. Но они были жестко запрограммированы на то, чтобы сражаться со всем, чего не было предусмотрено в их системе, не на жизнь, а на смерть. Лишенные сознания, в своих действиях они руководствовались лишь заданной, четкой, отлаженной программой. Две клетки-защитницы набросились на него, как только стремительным потоком его внесло в более широкий тоннель. Он почувствовал, как спину и руки обжигает кислота, просачивающаяся сквозь кожу.
Он уже был совсем близко, совсем недалеко от своей цели; течение стало еще более быстрым, вокруг становилось все теснее, а четкий ритм ударов раздавался все громче, все сильнее, постепенно перейдя в громовые раскаты, звучавшие в ушах подобно канонаде. Сейчас у него было только одно желание - чтобы громадное сердце поглотило его.
Вместо этого его пожирали слепые, примитивные, безмозглые создания, одноклеточные организмы, понятия не имевшие о разных вещах, выходящих за пределы их функционального назначения. Тело Клина разлагалось на составные части под действием химических веществ, извергаемых клетками-убийцами.
