Дэн Симмонс - Олимп
Голова Отца всех бессмертных кувыркается и катится под кровать.
Ахиллес преклоняет окровавленное колено и зарывается лицом в гигантскую рану на бронзовом мускулистом животе Кронида. На какой-то идеально ужасный миг я верю, что герой поедает внутренности поверженного врага: мужчина переродился в хищника, стал бешеным волком.
Но тот всего лишь кое-что искал.
— Ага! — восклицает быстроногий, извлекая из блестящей серой массы большой кусок лилового пульсирующего мяса.
Это печень Зевса.
— И где же этот чертов пес Одиссея? — спрашивает Ахилл сам себя, полыхая очами.
А затем покидает нас, чтобы отнести угощение Аргусу, что прячется во дворе.
Мы с Гефестом отступаем с дороги, пропуская героя.
И только после того, как шаги мужеубийцы — теперь уже богоубийцы — затихают, начинаем озираться по сторонам. На полу, стенах и постели не осталось ни единого дюйма, не забрызганного божественной кровью. Исполинское обезглавленное тело, привязанное кишками к подножию из оливы, продолжает извиваться и дергаться, шевеля залитыми ихором пальцами.
— Ну и дерьмо, — выдыхает бог огня.
Мне хочется отвести взгляд, но я не могу. Хочется выскочить на улицу и сблевать, но и этого не могу.
— А что… как… он еще… отчасти… живой, — заикаюсь я.
Гефест ухмыляется с самым безумным видом.
— Зевс ведь бессмертный, ты забыл, Хокенберри? Он и сейчас в агонии. Придется спалить останки в Небесном огне. — Тут он склоняется, чтобы вытащить короткий клинок, которым пользовался Ахилл. — А заодно и богоубийственный нож Афродиты. Расплавлю его и переплавлю во что-нибудь еще — может, сделаю мемориальную доску в память о Крониде. Не стоило вообще ковать это лезвие ради кровожадной сучки.
В ответ я лишь моргаю, трясу головой, а потом хватаю громилу за кожаную жилетку.
— И что теперь?
Гефест пожимает плечами.
— Все будет согласно уговору, Хокенберри. Никта и Судьбы, вечно правящие во вселенной — по крайней мере в нашей, — позволят мне взойти на золотой престол Олимпа, как только закончится эта безумная вторая война с титанами.
— Откуда ты знаешь, кто победит?
Из черной нечесаной бороды сверкают неровные белые зубы.
По двору разносится повелительный голос Ахилла:
— Ко мне, собачка… Ко мне, Аргус… К ноге, мальчик. Вот умница. Хочешь вкусненького?.. Хороший пес.
— Судьбы недаром носят свое имя, Хокенберри, — отвечает Гефест. — Будет мучительная, затяжная борьба, хуже и дольше, нежели на Земле Илиона. Выживут немногие олимпийцы, но они возьмут верх и на сей раз.
— А как же этот… из туч… с голосом…
— Демогоргон убрался обратно в Тартар, — ворчит хромоногий кузнец. — Ему по барабану все, что станется с Марсом, Землей или с Олимпом.
— Но мой народ…
— Твои дружки данайцы уже в полной заднице, — говорит бог огня и ухмыляется над собственной шуткой. — Впрочем, если тебе от этого легче, троянцы тоже. Все, кто остался на Земле Илиона, угодят под перекрестный огонь на ближайшие пятьдесят или сто лет.
Я крепче сжимаю жесткую кожу.
— Ты должен помочь нам…
Гефест без усилия стряхивает мою ладонь, точно взрослый, отмахивающийся от двухлетнего ребенка.
— Я никому никакого хрена не должен, Хокенберри. — Он утирает рот тыльной стороной ладони, глядит на бьющийся на полу труп и произносит: — Но в этом случае так и быть. Квитируйся-ка назад, к своим жалким ахейцам и своей женщине Елене, и скажи горожанам, чтобы немедленно уходили подальше от высоких башен, от стен и домов, потому что через несколько минут разразится девятибалльное землетрясение. А мне пора сжечь эту… крупную тушу и вернуть нашего доблестного героя на Олимп, к Целителю: пускай попытается воскресить его подружку.
Ахилл возвращается, посвистывая на ходу. За ним, скребя когтями каменные плиты, преданно следует Аргус.
— Давай! — торопит меня покровитель огня и ремесел.
Я по привычке ищу медальон, вспоминаю, что его больше нет, затем вспоминаю, что не нуждаюсь в подспорье, и преспокойно квитируюсь прочь.
84
Предполагаемые двенадцать часов беспрерывной работы растянулись до восемнадцати. Извлечь сорок восемь снарядов из пусковых шахт и разрезать их оказалось намного сложнее, нежели моравеки могли себе вообразить. Некоторые металлические конусы совершенно развалились, оставив лишь упаковку из пластоидного сплава и силовое поле оболочки, мерцающее голубоватым светом черенковского излучения.
Найдись тут хотя бы один наблюдатель, если не считать молчаливого экипажа «Королевы Мэб», его глазам предстало бы внушительное зрелище: «Смуглая леди» застыла над затонувшей боевой субмариной, освещая всеми прожекторами подводный мир, заполненный мутным илом, колыхающимися анемонами, обрывками тросов, перекрученными проводами, а также позеленевшими гибельными снарядами. Ярче пятен дневного света, проникающих из Бреши, ярче супергалогенных огней, нацеленных на рабочую зону, ярче самого солнца пылали раскаленные до десяти тысяч градусов по Фаренгейту факелы газовых резаков, которыми бережно, точно скальпелями, орудовали слепец Орфу и ослепленный бликами Манмут.
Балки, брусья, перекладины, лебедки, блоки, цепи — все было на месте и работало в напряженном режиме. При помощи самой «Смуглой леди» моравеки поднимали каждую отрезанную боеголовку на борт. Строго говоря, трюм европейской подлодки никогда не пустовал; его наполняла ноздреватая программируемая пена. В отсутствие поклажи она изгибалась в виде рифленых кафедральных опор, создавая дополнительное внутреннее сопротивление ужасным давлениям, но при надобности плотно облегала всякий груз, даже большого ионийца во время его путешествия в углу трюма. Вот и сейчас пена бережно принимала тяжелые и неровные обрезки снарядов, поднятые друзьями при помощи лебедок и брани.
Примерно посередине изнуряющей работы Манмут сделал вид, будто поглаживает одну из боеголовок, уложенных на пену, и пробормотал:
Скажи мне, из чего, мой друг, ты создана,
Что тысячи теней вокруг тебя витают?[81]
— Твой старина Уилл? — спросил иониец, опускаясь вместе с товарищем обратно в месиво ила, чтобы заняться новым снарядом.
— Да, — отвечал капитан «Смуглой леди», — сонет пятьдесят третий.
Приблизительно два часа спустя, пристроив очередную боеголовку в почти заполненном отсеке (моравеки старались размещать черные дыры как можно дальше друг от друга), гигантский краб сказал:
