Дэн Симмонс - Олимп
— А ты не забыл кое-чего?.. — Сикоракса встала и вновь принялась ходить. — Ты же кратковечный. Лет через двадцать мне придется кормить тебя с ложечки, а после менять замаранное белье. А уже через сорок — тебя не станет.
— Однажды ты предлагала мне бессмертие. Омолаживающие баки по-прежнему здесь, на острове.
— Но ты отверг мой дар! — воскликнула женщина.
И, схватив со стола увесистый кубок, запустила им в гостя. Никто пригнулся, однако не двинулся с места.
— Ты отвергал бессмертие снова и снова! — визжала она, вырывая на себе волосы и впиваясь ногтями в щеки. — Бросал его мне в лицо, лишь бы только вернуться к своей ненаглядной… Пенелопе … еще и еще! Ты просто насмехался надо мной!
— Сегодня я не смеюсь. Давай улетим вдвоем.
Очи красавицы сверкали дикой злобой.
— Сейчас же велю Калибану тебя сожрать на моих глазах. Я тоже похохочу, когда он высосет мозг из твоих разломанных косточек.
— Летим со мной, Цирцея, — настаивал мужчина. — Реактивируй факсы и функции, избавься от Дланей Геркулеса и прочих надоевших игрушек, и скроемся вместе. Будь, как раньше, моей.
— Да из тебя песок сыплется! — фыркнула ведьма. — Тело в шрамах, седые волосы… Почему бы мне предпочесть старика молодому и полному жизни любовнику? — Она погладила бедро и поникший пенис окаменевшего на подушках, словно в гипнотическом сне, ахейца.
— Потому что я — Одиссей, который не скроется сквозь портал Калаби-Яу через неделю, месяц или восемь лет, как этот юнец. Потому что я — Одиссей, который любит тебя.
Сикоракса издала какой-то сдавленный звук, похожий на глухое рычание. Калибан заворчал в ответ, словно верный пес.
Никто полез под тунику и вытащил из-за широкого пояса спрятанный пистолет.
Женщина замерла и уставилась на него.
— Ты же не веришь, будто эта штуковина сумеет мне повредить?
— Я взял ее для другого, — проговорил гость.
Лиловые очи красавицы обратились на застывшего молодого Одиссея.
— Не сходи с ума. Знаешь ли, какие беды на квантовом уровне повлечет подобная выходка? Даже играя с такими мыслями, ты бросаешь вызов самому Хаосу. Это нарушит круговорот событий, продолжавшийся в тысяче разных миров тысячу с лишним…
— Вот и пора все прекратить, — заметил мужчина.
Грянули шесть выстрелов, один оглушительнее другого. В голого Одиссея вонзились шесть литых тяжелых пуль. Они разворотили грудную клетку, взорвали сердце, пробили середину лба.
Тело молодого мужчины судорожно задергалось и сползло на пол. На шелковых подушках остались красные полосы, на мраморной плитке пола выросла лужица крови.
— Решайся, — проронил Никто.
83
Не знаю, телепортировался ли я собственными силами, без помощи медальона, либо просто перенесся вместе с богом, поскольку держал его за рукав, когда хромоногий квитировался. Да это и не важно. Главное, что я здесь.
То есть в жилище Одиссея. Как только мы с Гефестом и Ахиллесом являемся из ниоткуда, на нас обрушивается яростный лай. Мужеубийца в окровавленном шлеме косится на горластого пса — и тот, повизгивая, с поджатым хвостом, убирается восвояси.
Мы находимся в прихожей большого пиршественного чертога в Одиссеевом дворце на острове Итака. Внутренний двор и здание накрыты сверху гудящим силовым полем. Нечестивые охотники за приданым не просиживают длинные скамьи за бесконечным обедом, и верная Пенелопа не горюет, взирая на них, и беспомощный подросток Телемах не строит козней, и проворные слуги не снуют туда-сюда, поднося отягченным едой женихам кубки с черным питьем. Однако, судя по виду комнаты, можно подумать, будто великое избиение женихов уже свершилось: стулья в беспорядке опрокинуты, сорванный со стены ковер сполз со столешницы на пол и пропитан разлитым вином, и даже великий лук Одиссея — тот, который, если верить легенде, никто, кроме хозяина, не смог бы натянуть, настолько редкое и ценное оружие, что Лаэртид не рискнул брать его в Троянский поход, — теперь валяется на каменном полу среди россыпи знаменитых охотничьих стрел, отточенных и пропитанных гибельным ядом.
Зевс молниеносно разворачивается к нам. На великане все та же мягкая одежда, в которой он восседал на олимпийском престоле, вот только рост пришлось чуть уменьшить, дабы втиснуться в помещение. И все-таки божество в два раза выше Ахилла.
Быстроногий делает нам знак отойти в сторону, а сам поднимает щит и с клинком наготове входит в пиршественный чертог.
— Сын мой, — зычно речет Громовержец, — избавь меня от своего мальчишеского гнева. Хочешь единым жестоким ударом убить отца, тирана и бога?
Ахеец наступает; наконец его отделяет от Кронида один лишь просторный обеденный стол.
— Защищайся, старик.
Зевс улыбается, не выказывая ни малейшей тревоги.
— Раскинь мозгами, быстроногий мужеубийца. Воспользуйся для разнообразия головой, а не только членом или мускулами. Ты что, предпочтешь увидеть на золотом олимпийском престоле никчемного калеку? — Тут он кивает в сторону Гефеста, который безмолвно стоит на пороге рядом со мной.
Но человек не поворачивает головы.
— Подумай хоть разок. — От голоса Громовержца в соседней кухне дребезжит посуда. — Ахилл, сынок, проникнись вездесущей близостью Зевса, Отца всех богов. Соединившись, два наших бессмертных духа третий породят, могущественней каждого из нас. Так, неразлучны, триедины — отец, и сын, и святая воля, — мы станем править в небесах и в Трое и свергнем титанов обратно в Тартар на веки вечные.
— Сражайся, старый хрыч, — цедит герой.
Лик Зевса покрывается красными пятнами нескольких разных оттенков.
— Гнусное отродье! Да я и теперь, утратив власть над стихиями, растопчу тебя, словно букашку!
Отец всех бессмертных хватает широкий стол за край и бросает его в воздух. Тяжелые пятидесятифутовые доски с увесистыми ножками-столбами свистят, кувыркаясь, над головой Ахиллеса. Мужчина низко пригибается, стол ударяется в стену за его спиной, уничтожает красивую фреску и разлетается тысячей щепок во всех направлениях.
Ахеец делает два шага вперед.
Зевс разводит руками, показывая ладони.
— Ты что же, вот так и желаешь меня прикончить, кратковечный? Безоружного? Или, может, схватимся пустыми руками, будто герои на славной арене, пока один из нас не сможет подняться, а его победитель возьмет награду?
Быстроногий медлит одну секунду. Потом снимает и откладывает в сторону золотой шлем. Стягивает с руки круглый щит, пристраивает на остром выступе меч, рядом — бронзовые нагрудные латы, наголенники — и все это отправляет пинком ноги к дверям, где стоим мы с Гефестом. Теперь на нем только рубашка с короткой юбкой, широкий кожаный пояс и сандалии.
