Александр Мирер - Обсидиановый нож
— Как червь. Они превратили меня в червя. В дождевого червя.
— Ничего, маленькая, ничего, — бормотал Андрей. — Ну все и прошло, они больше не посмеют, ничего…
Ее вырвало. Потом она заплакала, и все отошло, как отходит дурной сон после первых минут пробуждения.
— Как ты… это перенес?
— Да что там… — сказал Андрей. — Не знаю. Ничего, в общем. Голова так закружилась, и все.
— Ничего себе, — сказала Аленка.
— Да чего там… — Андрей придерживал ее двумя руками, как вазу. — Индивидуальное воздействие…
Он бормотал что-то еще, вглядываясь в нее перепуганными глазами.
— Ничего, — сказала Аленка. — Все прошло. Я себя лучше чувствую, чем утром. Что у тебя в руке?
— Изотопчик. — Андрей показал ей свинцовую трубку с пластмассовой рукояткой — кобальтовый излучатель. — Я вчера еще брал с собой — кое-что проверить.
— Ну и что?
— Когда ты упала, я сбил крышку и резанул по акустике, один раз. Ты сразу перестала корчиться, я резанул еще раз, и трубка разбежалась.
— Так им и надо, — сказала Аленка.
…В лодке они сразу потащили с себя комбинезоны. Не было сил терпеть на теле мокрую толстую ткань. Андрей дышал с тяжким присвистом. Вымыть бы его в ванне, с хвоей. Но где там — ванна… Лучше об этом и не думать…
Она посмотрела вдоль берега. Воздушные корни переплетались диковинным узором — как на японских гравюрах. Под самым берегом дважды ударила рыба, побежали по воде, пересекаясь, полукруглые волны. «Это было уже, — подумала Аленка. — Гравюра, черные корни и два звонких удара». И еще она вспомнила, как в самый первый выезд, когда вертолет еще стоял посреди поляны, она почувствовала, что много-много раз увидит эти корни, и берег, и поляну.
Андрей протянул ей тяжелую фляжку, обшитую солдатским сукном. Чай был холодный и свежий на вкус, потому что фляжка все утро стояла на солнце. Аленка сидела, опираясь на борт, и пила маленькими глотками. Уплыть и больше никогда не видеть — ни Клуба, ни берега, ничего. Лежать в домашних брюках на ковре и читать. Какую-нибудь дрянь, Луи Буссенара или «Маленькую хозяйку большого дома». Она знала, что это пройдет, но ближайшие два дня им не стоит ходить в муравейник. Она не могла бы вспомнить, что с ней было, когда она корчилась там, перед Клубом. Даже если бы захотела. Все это было где-то внизу, под человеческим, и сейчас она была сухая и шершавая, как сукно, и чудное дело, все это подействовало на Андрея больше, чем на нее.
Он и торжествовать не в состоянии. День торжества. «Сегодня — день победы и вчера был день победы, — подумала Аленка. — Но тебе не до побед». Андрей сидел, опустив распухшие руки.
— Ну-с, можешь плясать, — сказала Аленка. — Гипотеза муравьев разумных получила экспериментальное подтверждение.
— Да, — ответил Андрей и отвернулся. Аленка почувствовала, как сердце остро подпрыгнуло — тук-тук — и отозвалось в животе. Палатка одиноко маячила вдали над поляной.
— Пошли домой. Надень-ка шляпу, сейчас же.
Андрей надел шляпу.
«Плохо. Плохо ему совсем».
— Что это было, Андрей? Инфразвук?
— Не знаю. Наверно. Как ты себя чувствуешь?
— Отменно я себя чувствую.
— Не врешь? — вяло спросил Андрей.
— Чудак, — сказала Аленка. — Я прекрасно себя чувствую.
— Посчитай пульс.
— Брось, ей-богу. Не больше восьмидесяти.
— Гребем в рукав.
Аленка опустила весло.
— В какой рукав?
— К запруде.
— Никакой запруды. Обедать и спать.
— Хорошо, — ватным голосом сказал Андрей. — Оставайся обедать, а я пойду к запруде.
— Ты же помрешь.
Андрей посмотрел на нее и надел черные очки, которые она ненавидела. Лодка повернулась на месте и двинулась к рукаву.
— Они-то мыслят и заботятся о будущем, — бормотал Андрей, — зато мы думать перестали…
— Это почему?
— Сейчас увидишь.
«Ладно, я тебя разговорю», — подумала Аленка.
— А почему… — она хотела спросить, почему она забеременела здесь, а не дома, в Москве, в тишине и покое.
— Что — почему?
— Каким образом они заботятся о будущем?
— Пытаясь нас уничтожить.
— Вот это — да… — сказала Аленка. — По-моему, совсем наоборот.
— Ну, конечно, конечно… Разум — всегда гуманен… Ты об этом спрашиваешь?
— Ну, примерно так.
Андрей, как спросонья, почесал голову под шляпой, вздохнул и, наконец, посмотрел на Алену сквозь очки.
— Предположим, это логичный вопрос, если говорить о человеческом разуме. Который, м-м-м, ну, прошел определенную школу эволюции. В какой-то мере логичный. А насчет Клуба — это зряшный вопрос.
Он опять замолчал, но Алена знала его хорошо, и она уже почувствовала себя в силе — пирога ходко шла под веслом, и с каждым взмахом дышалось все глубже, и голова становилась яснее.
— Излагай, — сказала Алена. — Давай, давай, я слушаю.
— Хорошо. Гуманность — продукт эволюции, и продукт достаточно поздний. Это ощущение человечества как единого целого, — сказал Андрей, и Алена увидела, что он готов. Голова заработала.
— Каждый человек — член человечества. Но мы едины. Убить человека — значит убить самого себя. Это сущность гуманности.
— Теория, а? — сказала Алена.
Андрей фыркнул — удовлетворенно:
— Вот и я про то… Ощущая другого человека как брата своего, мы все равно с охотой его убиваем. За примерами ходить недалеко, — он кивнул через плечо в сторону деревни. — А крокодилов уж ты решительно отказываешься считать братьями меньшими, сколько я тебя ни уговаривал…
— Сначала ты их уговори, — сказала Алена.
— Ну, пока ни один крокодил тебя не скушал… А вот муравьеды очень охотно жрут эцитонов, а мы с точки зрения Клуба очень похожи на муравьедов. Гигантские, бессмысленные, жадные твари… Скажешь, у нас есть орудия? У муравьеда тоже есть, и тоже убийственные — когти и язык… в метр длиной… Лазим к ним, лазим. Сколько мы уже перебили солдат? Тысячи…
— Андрюш, ну опять ты за свое… Они же на нас нападают.
— Лазим, как крокодилы под палаткой, — не унимался он — Муравьеда тоже укусами не прогонишь… пока не гукнешь в морду инфразвуком. Гуманность, гуманность… С его точки зрения, — теперь он кивнул в сторону Клуба, — гуманно было бы оставить его в покое.
— Сегодня он мог убедиться, что мы неагрессивные, а?
— Крокодилы тебя сто раз убеждали… Ну, поглядим, вдруг он действительно что-то поймет.
— И окажется умнее меня, — сказала Алена.
