Филип Фармер - Дейр
Полностью автоматизированные, управляющиеся для безопасности двумя дублирующими друг друга биокомпьютерами, гондолы покачиваются над полупрозрачной пластиковой поверхностью бухты. Мощные антигравы тихо гудят. Получив приказ к движению, суда одно за другим скользят к створу магистрального тоннеля и с тихим шипением гуськом устремляются в трубу тоннеля, светящуюся словно газоразрядная трубка. Гондолы обгоняют друг друга, постепенно наращивая скорость. В тоннеле судов не так уж много, в направлении север-юг транспорта почти нет. Большинство жителей стомиллионного Лос-Анджелеса предпочитают не покидать собственных микрорайонов.
На судне впереди звучит сирена. Через несколько минут труба начинает загибаться вниз и неожиданно наклоняется под углом в сорок пять градусов к горизонтали. Они пронзают уровень за уровнем.
Чиб смотрит сквозь прозрачные стенки тоннеля на копошащуюся жизнь проносящихся мимо уровней. Дома словно кварцевые блюда для огромных пирогов, поставленные друг на друга: нижнее — донышком вверх, а верхнее — наоборот, и все это сооружение покоится на толстой резной колонне.
На уровне 3-А труба становится шире. Теперь гондола стремительно несется мимо домов-приютов, вид которых заставляет маму закрыть глаза. Чиб сжимает ее руку и думает о своих сводных братьях, находящихся за этими пластиковыми стенами. Здесь живет пятнадцать процентов населения мегаполиса: умственно отсталые, помешанные, уроды, калеки, впавшие в детство старики. Все они толпятся. Искаженные лица прижимаются к прозрачным стенкам тоннеля, выпученные глаза равнодушно смотрят на проносящиеся мимо красивые корабли.
“Гуманная” медицина сохраняет жизнь детям, которые — по велению природы — должны умереть. Людей, имеющих генетические дефекты, начали спасать с двадцатого века. С тех же пор началось распространение этих дефектных генов. Медицина научилась, однако, исправлять их еще в яичниках и сперме. И теоретически существование человека должно быть безбедным, при здоровом теле и духе. Но трагедия в том, что все еще не хватает докторов и возможностей, чтобы возиться с каждым новорожденным. И это несмотря на падение уровня рождаемости. Современная медицина позволяет человеку очень долго жить, смерть отступает все дальше и дальше. Отсюда — все большее количество слюнявых, выживших из ума стариков.
Где же выход? Древние греки оставляли своих дефектных детей умирать в голом поле, спартанцы сбрасывали их в пропасти, эскимосы отправляли своих престарелых родителей на льдине в море. Не следует ли нам использовать старые добрые газовые камеры для ущербных детей и стариков? Иногда мне кажется, что это было бы для них благом. Но я не смогу попросить кого-нибудь другого повернуть газовый вентиль, так как я не в состоянии сделать это сам…
Я бы застрелил первого, кто к нему потянется!
(Из “Отдельных высказываний дедушки”.)Гондола приближается к одному из разветвлений тоннеля. Навстречу ей летит экспресс. Пассажиры знают, что все в порядке, но не могут удержаться от дрожи в поджилках и стиснутых зубах. Мама тихо вскрикивает. Экспресс проносится мимо и исчезает, как призрак. Поток воздуха за ним вызывает звук, словно Душа Мира всхлипывает, летя в подземное судилище. Тоннель снова загибается, и гондола спускается на первый уровень. Люди видят настоящую землю, в которую уходят массивные колонны, поддерживающие нижний ярус мегаполиса. Со свистом они проносятся мимо необычного на вид городка начала двадцать первого века, сохраненного в качестве музея.
Через пятнадцать минут после остановки Виннеганы достигают конца линии. Лифт доставляет их на землю, где они садятся в большой черный лимузин. Он высылается частной похоронной конторой с тех пор, как Дядюшка Сэм, вернее — правительство, платит за кремацию. Но не за погребение. Церковь не очень-то протестовала, предоставив верующим право выбора: быть развеянным по ветру пеплом или лежащим в земле гнилым трупом.
Солнцу до зенита еще оставалась половина пути. Маме становится трудно дышать, ее руки и шея краснеют и начинают опухать. Три раза за последние годы она была на открытом воздухе и каждый раз, несмотря на кондиционированный воздух, подвергалась приступам аллергии. Чиб поглаживает ее руку, пока они едут по этой грубо выложенной дороге. Архаичный электрокар с кислотным аккумулятором конечно же нельзя сравнить с гондолой на антиграве. Они, не торопясь, покрыли расстояние в десять километров до кладбища, остановившись только раз, когда дорогу им перебежал олень.
Их издалека приветствовал отец Феллини. Он расстроен, так как вынужден сообщить: Церковь считает, что дедушка совершил непростительное кощунство. Подставить вместо себя тело другого человека, заказать по нему мессу и похоронить под своим именем в священной земле значит совершить святотатство. Более того, дедушка умер нераскаявшимся преступником, без отпущения грехов. Кроме того, он ни разу не причащался!
Чиб ожидал услышать отказ. Храм Сент-Мэри отказался отпеть дедушку в своих стенах на БХ-14. Но дедушка часто говорил Чибу, что хотел бы покоиться рядом со своими предками, и Чиб полон решимости выполнить его желание.
Он говорит.
— Я похороню его сам! На дальнем конце кладбища!
— Нельзя этого делать, сын мой! — говорит старый священник. Ему вторят представитель погребальной конторы и федеральный агент.
— Наплевать! Где тут лопата?
Только теперь он видит длинное темное лицо и ястребиный нос Эксипитера. Агент следит за тем, как выкапывают из первой “дедушкиной” могилы гроб. Рядом с ним человек пятнадцать репортеров с камерами. Дедушку провожают в последний путь, как Последнего Миллиардера или Величайшего Преступника Века, с большой помпой.
Репортер:
— Мистер Эксипитер, не скажете ли вы несколько слов? Я не побоюсь утверждать, что эти похороны — историческое событие, их смотрят около десяти миллиардов человек. Теперь даже школьники знают о Винэгейне Виннегане. Как вы себя чувствуете сейчас? Вы ждали этого момента двадцать шесть лет. Успешное завершение дела, видимо, приносит вам чувство глубокого удовлетворения…
Эксипитер невозмутим, словно глыба базальта.
— Ну… на самом деле я не уделял все время этих лет только данному делу. В сумме наберется года три. Но, учитывая то, что я занимался этим каждый месяц по нескольку дней — да, можно сказать, что я висел у него на хвосте все двадцать шесть лет.
Репортер:
— Говорят, что конец этого дела означает также и конец БСД. Если только нас не вводили в заблуждение. БСД функционировала только из-за Виннегана. Разумеется, у вас были и другие задания, но выслеживание фальшивомонетчиков и содержателей игорных притонов входит в обязанности других ведомств. Это правда? Если это так, что вы тогда намерены делать дальше?
