Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима
Зато ты, слышал я мысли Коры, всегда будешь один.
Это она думала обо мне. Без всякой жалости и снисхождения.
Мы страдаем, думала она. Нам плохо, но мы вместе. А ты всегда один, тебе всегда плохо. Ты валяешься на диване и не видишь, как мир рушится, слизняк, сволочь! Кора знала много разных ругательств. Ты всегда будешь один! – безмолвно орала она на меня. Тебя не существует! Ты – мразь, подонок, жалкая тень. Ты – всего лишь иллюзия, отражение в мутном зеркале. Она прожигала меня своей непонятной ненавистью, а Айболит локалки вглядывался в меня, счастливо разинув щербатый флопик.
– Зачем ты ездишь в аэропорт?
Сержант знал обо мне много хорошего.
– Там неплохой бар, а у меня есть машина.
– В городе есть бары получше. – Он произнес это не совсем уверенно.
– Конечно. Но в аэропорту толкутся люди из разных городов. Быть может, однажды меня узнают.
– Узнают? Кто?
– Представления не имею.
Ах, Рио-Рита! Пожалуй, стоит построить саунд-трек на этом пасодобле. Или на фокстроте, мне без разницы. Рвет сердце не слабей ледяного ветра.
– Как звали профессора Одинца-Левкина?
– Дмитрий Иванович.
– Ты знал его?
Похоже, мы подружились с Айболитом локалки. По крайней мере, он перешел на ты.
Я покачал головой:
– Как я мог его знать?
– А что этому мешало?
– Ну, хотя бы то, что он родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году.
– А ты?
– Не знаю.
– Так не бывает, – сказал Айболит.
Я пожал плечами. Может быть. И сам спросил:
– Что, собственно, вас интересует?
– Всё! – быстро сказал сержант. Наверное, ему показалось, что я готов сдаться.
– Как это понять – всё?
– Абсолютно всё, – заторопился он, боясь упустить момент. – Привычки. Странности. Слабости.
– Я не так много знаю.
– Вот для начала и расскажите.
– Странности? – попытался я припомнить. – Ну, скажем, профессор Одинец-Левкин никому не подавал руки. Это странность? Вы знали об этом? – Сержант явно не знал. – Дмитрий Иванович находил рукопожатие исключительно негигиеничной привычкой. Многие вспоминали об этом. Летом и зимой ходил в одном и том же плаще, только зимой поддевал теплый свитер. Хорошо знал музыку. Владел тремя языками. Переписывался с Рерихом. – Невыразительные глаза сержанта заметались. Рерих. Кто это? Он даже не стал оглядываться на Кору, понимал, что сейчас она не подскажет. – Еще Дмитрий Иванович считал, что все в мире подчинено единому ритму. Это странность? Движение светил, смена дня и ночи, кровообращение человека и животных, орбиты электронов, течения рек, северные сияния – профессор Одинец-Левкин все объединял в единую систему. Он не принимал ничего, выбивающегося из его представлений. Например, не терпел обоев с рисунками. Если других не было, наклеивал такие обои рисунком к стене, а наружную сторону покрывал краской золотисто-оранжевого цвета. В тридцатые годы добился организации экспедиции в Шамбалу, но с полпути вернулся в Советскую Россию.
– Почему?
– Не хватило средств.
– Что случилось с профессором при возвращении?
– Как это что? – засмеялся я и посмотрел на Кору. – Его арестовали.
– Как такое могло произойти?
– Вы помните анекдот про ангела-хранителя?
– Анекдот? Церковный? – Сержант подозрительно уставился на меня.
– Не совсем церковный. «Что ты все суетишься, – укорил ангел-хранитель своего хозяина. – Бери пример с доцента Хрипунова». – «Но доцент Хрипунов в тюрьме!» – «Ну и что? Его уже дважды отпускали за примерное поведение».
– Не понимаю.
Айболит локалки покосился на Кору.
У него бак потек. Гуси в голове кричали громче.
– Есть два вида полковников, – раскрыл он мою тетрадь. – Одних зовут товарищ полковник, других – эй, полковник! – Ему хотелось запутать меня. – Что вы имели в виду, делая такую запись?
Снова мы с ним были на вы.
– Я еще один анекдот вспомнил.
Он промолчал. Я принял это за согласие.
– «В связи с обострившейся экономической ситуацией, – говорит представитель США представителю банановой республики, – мы настоятельно просим вас вернуть государственный долг в размере трехсот двадцати миллиардов долларов. Учитывая тяжелое положение вашей страны, мы не настаиваем на накопившихся процентах, но основную сумму будьте добры предоставить в течение месяца». – «Да никаких проблем! Мы и в неделю уложимся. Миллиардные купюры нового образца вас устроят?»
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что я ничего определенного не знаю, – ответил я терпеливо. – О чем бы вы меня ни спросили, мои ответы будут строиться на старых книгах и на старых архивных документах. А в книгах всегда преувеличивают. А в документах всегда врут. Вести такой разговор – все равно что играть в чужой песочнице.
– По последним научным представлениям, Земля – кристалл, имеющий форму додекаэдра, вложенного в косаэдр. Наиболее близкой Земле моделью является футбольный мяч, покрышка которого состоит из пятиугольников. По осям такого гипотетического кристалла должны концентрироваться полезные ископаемые, наблюдаться различные геофизические аномалии; может, здесь прячется разгадка расположения древних цивилизаций и тому подобное. Наконец, раз наша Земля – пентасистема, она должна быть «живой» в своем масштабе времени. – Сержант смотрел на меня с непонятным презрением. – Из какой книги выписана такая сложная фраза?
– А она сложная?
– Вы этого не находите?
– Меня она в тупик не ставит.
Сержант покачал головой. Он уже не надеялся на помощь Коры.
Подставила. Так он думал. Подставила, сучка. И, открыв тетрадь на нужном месте, осторожно провел пальцем по неровным язычкам отрыва.
– Хотите поторговаться?
Это прозвучало неожиданно. Я удивился:
– А какой товар на кону?
– Да все тот же.
– Уточните.
– Ваша тетрадь. Ваше настоящее имя.
– А что в обмен?
– Ответ на вопрос.
– Всего-то? – еще больше удивился я. – Ну так задайте вопрос. Что вы тянете?
– А вы готовы ответить?
– Не знаю.
– Вот видите.
– И все же лучше спросить.
Он ухмыльнулся. Он считал, что я ничего не могу знать о вопросе, который крутился в его голове. Принципиально не могу знать. Но я знал. Знал уже десять минут, не меньше. Ничего не было в этом вопросе странного. Для сержанта, понятно. Все, о чем он спрашивал, было лишь подступами к этому вопросу. Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
3
Они ушли.
Я посидел на диване.
Потом уснул. Потом проснулся.
