Евгений Панаско - Десант из прошлого
- Да бог с ним, сразу о деле! Успеем! Садись, сейчас ребята подымят и разойдутся. У нас было маленькое, понимаешь, совещание. Так сказать, мозговая атака... Ты ведь не забыл, что это такое? Помнишь наши семинары?
- Да, - сказал я, - не забыл.
Увы, я их помнил, наши семинары. Помнил, как светлая голова Ользевский легко и просто предлагал решения и сам, в свою очередь, ставил проблемы и проводил мысленные эксперименты, и постоянно острил, и часто впопад, и часто - над тугодумом Сбитневым, и как все хохотали - надо мной. Я понимаю, что в любом маленьком коллективе обязательно должен быть и лидер, и козёл отпущения. Однако мне и сейчас было неприятно вспоминать, что Ользевский был лидером... а я - вторым в упомянутой табели о рангах.
- Да... а... где ты работаешь?
Он опять хотел назвать меня по имени и опять не вспомнил.
- Я работаю в полиции, Марк, - сказал я.
Он искренне удивился. Остальные оживились. Остальным показалось, что это интересно. Их явно томил сенсорный голод.
- Полицейский... - протянул Ользевский с искренним изумлением. - Ну, брат... Ну, такого я еще не слышал. Всяко бывает, конечно, не всем же, в конце концов, заниматься - ну ее к богу! - психоникой... - Он остановился, закурил и протянул пачку мне. Я, разумеется, отказался.
Это немедля возымело действие. Видите ли, было существенно - курю я или нет, так как в очередной раз по всему миру шла мощная антиникотиновая кампания, и, как всегда, интеллигенция фрондировала.
- Он спортсмен, ему нельзя, - сказал тот, что с подоконника.
- Он полицейский, - возразил второй, - но им, наверное, тоже нельзя.
- А разве для полицейских это вредно? - осведомился первый.
- Ну конечно, - сказал самый патлатый. - Ведь курение приводит к импотенции, а полицейскому импотентом быть не положено.
Долгим взглядом обведя всех троих, я повернулся к Ользевскому, который удобно расположился в кресле, вытянув ноги, и пускал дым кольцами, сквозь которые затем давал резкую сильную струю.
- Марк, я на работе и пришел к тебе по делу.
- Мы тоже на работе, - сказал самый патлатый, - и пришли сюда тоже по делу.
- В самом деле... Может быть, встретимся вечером? - предложил Ользевский. - Что же мы, право... Столько лет не виделись... Расскажешь, как ты там, в полиции... Грязная, наверное, работка? Алкаши, наркоманы, да?
- Да нет, - сказал я, - не всегда. Бывает и почище публика.
- Например, программисты, электронщики... - подхватил коллега с подоконника.
- Приходится их арестовывать прямо у пультов, - сказал патлатый, и они снова заржали.
- А револьвер у полицейского с собой? - спросил третий.
Револьвера у меня с собой, конечно, не было. (Да и зачем бы он мог мне понадобиться на территории городка?)
Коллеги Ользевского ржали, продолжая острить.
Все это отнюдь не означало, что они что-то имеют против меня. Просто такая это вот была манера: непрерывно иронизировать, непрерывно над чем-то (или над кем-то) смеяться. Признаться, я и раньше, десять лет назад, утомлялся от этого. Ользевский - нет. Правда, сейчас Марк, похоже, не был заводилой. Он был теперь, наверное, мэтр и вставлял свои шутки изредка.
Что ж, они привыкли к этой своей манере, они жили ею, как жили кофе и сигаретами, и еще у них должно было пахнуть канифолью, но канифолью не пахло, потому что теперь уже ничего не паяли ни электронщики, ни, тем более, психоники - элита элит.
Они веселились, они острили и при этом вовсе не думали, что меня это может особенно задеть. Да меня бы и не задело. Я отчетливо понимал, что меня это совсем бы не задело, я б отлично сумел поладить с этими ребятами, и они давно бы ушли, и я разговаривал бы уже с Ользевским - если бы это был не Ользевский.
- Ты что, Борис, смотришь на меня так неприязненно? - поинтересовался Ользевский. - Наверное, ты вспомнил девчонку, что мы не поделили, Ольгу? Ребята, я у него в свое время отбил девушку, а он в отместку едва не отбил мне печень! Что бы я делал сейчас без печени?
- Спортсмен-спортсмен, а девочку упустил - айай-ай...
- Она предчувствовала, что он переквалифицируется...
- Да, а теперь-то, наверное, с девочками плохо, да?
- Да нет, он же не курит...
- Потом ведь у полицейских, наверное, бесплатно... У них абонемент...
Боже ты мой, он все забыл. Он забыл не только мое имя, он забыл все, как это было с Ольгой, да, она нравилась мне, но я ей - нет, ей нравился Марк, но все это было непросто, а сейчас он уже забыл, что об этом не надо говорить - должны же быть вещи, о которых не надо болтать; он все забыл и так легко вспоминает об этом...
- Меня зовут не Борис, а Юрий, - сказал я. - Плохо у тебя, старик, с памятью. Ранний склероз, а?
Они все так же дружно заржали, и Марк в том числе. Моя реплика была в русле, в их тоне, в их стиле. Стиле легкого, а иногда, впрочем, и слегка натужного, но главное - непрерывного юмора.
- Извини, Юра, действительно забыл, - сказал он, переставая смеяться. - Давай уж действительно о деле, ты ведь говоришь - по делу пришел?
- Остальным придется выйти, - сказал я нарочито жестко и сразу вызвал теперь уже явное неприятие себя, уже антипатию - они сразу от этого тона и от этого предложения как-то подобрались, прищурились и дым стали пускать струей.
- Юра, у нас обычно не бывает секретов, - сказал Ользевский, тоже слегка подобравшись, - и я не совсем понимаю твой тон... Ведь я же не в полицейском участке...
- Дело их не касается, - продолжил я в том же жестком тоне. - Будь любезен, выставь своих сотрудников вон.
Это было уже слишком, тут-то они окончательно выпали в осадок и, конечно же, теперь они собирались остаться здесь прочно и собирались досматривать и доигрывать спектакль до конца.
- Сбитнев, я не буду выставлять вон своих сотрудников, - помедлив, холодно ответил Ользевский. - Мы не преступники и не подозреваемые. Угодно со мной будет поговорить отдельно - пожалуйста, вызови меня в свою контору. Только это у нас делается не просто...
- У нас это вообще не делается, - вставил патлатый. Они теперь не смеялись. Они теперь дружно встали против полицейского монстра, вторгшегося вдруг в их тихий, рафинированный, электронный мирок. Странно, странно, но Ользевский даже теперь будто и не подозревает, по какому поводу мог я прийти к нему. Ни тени страха. Ни тени сомнения...
Плохо, плохо я себя веду. Мне вдруг на момент захотелось, чтобы вместо этих ребят здесь оказались молодчики, работавшие на Умберто, с ними я поговорил бы по-другому. Нет - хуже! - мне захотелось именно с этими ребятами, здесь, поговорить по-другому... А ведь дело не в них, наверняка в одном Ользевском, не могут же они все... Да и поверил бы я, что на взятку мог польститься Ользевский?
- ...Так что, видимо, разговор не получится. Может быть, ты придешь в другой раз?
