Вячеслав Куликовский - В дни торжества сатаны
Удивительно, как умеют женщины читать чужие мысли! Вы плохой актер, мистер Джон Гарвей. Плохой актер.
Я молчал, не подымая взора. К чему говорить? Если она угадала мои мысли — тем лучше. Это избавляет меня от неприятных объяснений.
Но взгляд гипнотизирующих меня глаз дошел, наконец, до такого напряжения, что я не мог не поднять своих опущенных век. Я поднял их. И то, что я увидел, заставило дрогнуть мое начинавшее черстветь сердце.
Вам угодно знать, что я увидел?
Из глаз Мэри лился на меня поток такой неутешной скорби, такого отчаяния и такой светлой и чистой любви, что…
Нет, я ошибся. Так смотреть не могут развратные женщины. Не могут, не могут, не могут.
Жгучая волна стыда и нестерпимо-сладкой радости затопила мне душу.
Непреодолимый порыв заставил меня нагнуться к милому, вновь обретенному мною лицу. Я гладил его, ласкал, целовал. А из широко раскрытых, немигающих глаз Мэри ровными, горячими струйками стекали слезы. Они увлажняли мои щеки, губы, ладони моих рук.
— О чем вы? О чем вы плачете, Мэри? Я ничего не думаю, право, ничего не думаю…
— Вы не думаете больше, что я скверная?
— Нет. Поверьте мне — не думаю.
Она погладила меня по лицу.
— Мой милый, мой славный. Если бы я могла вам рассказать все… О, если бы я только могла…
Расспрашивать было бесполезно, по крайней мере сейчас. И я молчал, молчала и Мэри.
— Но вы любите меня? — спросила она вдруг в порыве какого-то страха. — Любите? И верите, что я люблю вас?
Что я мог ответить?
— Да, я верю. Верю и люблю. Но мне очень больно и я очень страдаю. Очень.
— Не больше, чем я, — ответила она. — Милый, не знаю, почему, но мне кажется, что…
— Что вам кажется?
— Что мы все-таки никогда не расстанемся с вами.
Раздавшийся звонок телефона помешал мне ответить.
Я встал и приложил к уху трубку. Говорил из рубки Стивенс.
— Уже стемнело, мой друг. — Не пора ли домой? Нам не менее полутора часа ходу до острова.
— Да. Очень даже пора. Гопкинс, вероятно, рвет и мечет.
Только сейчас я заметил, что в салоне было почти темно. Я зажег люстру и, когда Мэри оправила перед зеркалом волосы и попудрила лицо, приблизился к ней.
— Мы докончим наш разговор в другой раз. Но помните, если вы любите меня, вы должны мне все сказать. Слышите?
— Хорошо, милый, — ответила она. — Но не торопите меня. Дайте подумать. Мне многое надо взвесить.
В знак согласия я молча поцеловал ее и мы вышли.
«Плезиозавр», сильно накренившись, но не сбавляя хода, описывал уже крутой поворот.
Я сменил Стивенса у аппаратов.
Я до утра проворочался без сна на своей постели, придумывая всевозможный решения мучившей меня задачи. Но ничего не придумал. В пять часов утра я был не ближе к истине, чем накануне вечером. Сильная головная боль была единственным результатом моих умственных экзерциций.
Я забылся, когда уже совсем рассвело.
Глава XI
Мое сближение с Джорджем идет вперед довольно быстрыми шагами. Я стараюсь проводить в его обществе как можно больше времени. Наружно — мы большие друзья. На самом же деле — мы просто два охотника и каждый из нас является дичью для другого. Вернее, не он сам, а его внутренний мир. Что касается меня, то моя задача вполне ясна и определенна: мне необходимо выявить личность Джорджа в истинном свете. Мне нужно знать его credo.
Оно, и только оно, является целью моей охоты.
Другой вопрос, что нужно моему противнику. Что ему хочется кое-что извлечь из тайников моей души — это я вижу очень ясно. Но что именно? Если его личность является для меня terra incognita, то не думаю, чтобы я был таковой для него. Мое имя достаточно известно на обоих континентах Нового Света. Даже чересчур известно. Кто знал это имя, тот знал и credo его обладателя. Джон Гарвей всегда являлся олицетворением консерватизма и строгого правового порядка. Так было, так есть, так будет. Лучшее доказательство этого — мое теперешнее местопребывание.
Нет, конечно, не эта сторона моей личности интересует Джорджа.
Вот уже две недели, как мы оба осторожно блуждаем в незнакомом и запутанном лабиринте, которым является для каждого из нас внутренний мир другого.
Мы неслышно скользим по извилистым, темным переходам, останавливаемся, прислушиваемся, нащупываем.
Что касается меня, то я почти ничего еще не выяснил. Думаю, что не более успешно идут исследования и у Джорджа. Впрочем, может быть, я ошибаюсь.
* * *Вчера мне пришло на мысль ввести в мои исследования новый вспомогательный элемент. Не понимаю, как я до сих пор не вспомнил об этом. В подобных случаях вино является неоценимым союзником. Никакие самые тонкие комбинации и хитросплетения не могут осветить потемки чужой души лучше, чем бутылка-другая виски или крепкого рома.
Несколько же своевременно добавленных бокалов вина могут увеличить яркость освещения еще больше.
Правда, это средство действительно не всегда. Но в девяносто процентах оно дает желаемый результат.
Милостивые государи, — вы говорите, что такое средство — палка о двух концах? Я знаю это. Но я надеюсь, что эта палка не ударит меня.
Я уже упоминал как-то, что Джордж, хотя и не мог быть назван пьяницей, но выпить никогда не отказывался. Вино действовало на него довольно быстро, но не прогрессивно. После известного момента Джордж уже не пьянел больше и мог пить до бесконечности, оставаясь в одном и том же состоянии.
Стивенс так охарактеризовал эту способность моего гостя:
— Он как губка: быстро намокает, но долго сохраняется в намоченном состоянии.
Придя к решению избрать новую тактику, я не замедлил провести ее в жизнь. В течение первых же дней я убедился, что я шел по верному пути. За вином Джордж становился несравненно более словоохотливым и откровенными. Его обычная сдержанность и замкнутость как будто растворялись в крепком алкоголе. Речь его становилась оживленнее, мысли высказывались более свободно и не так осторожно, как обыкновенно.
К великому неудовольствию Джефферсона, явно не симпатизировавшего моему новому другу, мы часто засиживались вдвоем или в компании Стивенса и Колльриджа до поздних часов.
Иногда Джордж уходил из моего «подвала» лишь на рассвете. Должен сказать, что в общем он был приятным собеседником. Время в его компании тянулось не скучно. Он много видел, много читал, много путешествовал. Теперь я подробно знал уже его печальную историю и то, как он из богатого человека обратился в нищего.
Это была обычная история. Национализация, узаконенный грабеж, расхищение всего, что имело мало-мальскую ценность, дикие бунты матросов и служащих пароходной компании, побои, издевательства, аресты. Словом, история, о которой каждый из нас не только слыхал множество раз, но которую в большинстве случаев и сам пережил. Грустная, тяжелая, но приевшаяся и докучная история.
