Михаил Савеличев - Меланхолия
Дождь послушно замирает, пропуская меня внутрь "Скрамблера" с услужливо натянутым на титановые балки тентом, отчего вездеход имеет вид неуклюже обряженного в гражданское солдата. Руки ложатся на кожу руля, пробуждая машину от долгого сна, взывая к духам славных механизмов внутреннего сгорания, благословляя трансмиссию и кузов. Если с обратной стороны Луны подобные создания видятся прозрачными коробками с синеватой сущностью под капотом, услужливо шепчущими свои тактико-технические данные и страшащиеся суровых ангелов дорожного рока, то теперь это просто груда упорядоченного железа, не зверь, не враг. Симпатичная банка, требующая навыков, но не магии и заклятий. Сандра должна помнить и понимать это. Хотя, причем тут Сандра?
- Держи, - Тони подает мне нечто, упакованное в фольгу, и я принимаю, ставлю на колени, протягиваю руку помочь девушке забраться внутрь. Излишне. Она складывает черные крылья зонта и впархивает внутрь с порывом ветра в ауре сверкающих капель. Теперь это не жар лета, не намек на цветущий луг, это весть приближающейся зимы, эпитафия обманчивой зелени, грустное прощание с островками индейского лета.
- Прекрасно выглядишь, - льщу. Надеюсь снова стереть странное выражение с ее лица, сонную гладкость, заставить ожить, полностью проснуться полуприкрытые глаза и бритвенный разрез губ. Тони серьезна и сосредоточена. Она совсем закрывает глаза и являет мне чудо своей улыбки.
- Подлиза. Сумасшедший. Слепец.
Все так. И это я. Вечное очарование искренней правды. Редкий момент откровения, который стоит вытянуть из самых глубин, добраться до края извивающейся змеи чудесной реальности, но для этого нужно нырнуть во тьму, набрать воздуха и не дышать, принести в жертву черного петуха меланхолии, окрашивая осколки мира в неповторимое вращение калейдоскопа.
- Ты не боишься? - повторяет она свой вопрос и я ошибаюсь, принимая его как предостережение к запуску "Аполлона-13" с единственным астронавтом на борту.
- Луны?
- Проповеди, - вразумляет Тони. - Слишком много слов творится языком, так почему бы не разрешить хоть раз смыслу впиться в сердце?
- Неужели в ритуале есть какой-то смысл?
- Не в ритуале, а в человеке или существе, которое будет его исполнять.
Не понимаю, честно признаюсь себе, не понимаю. Иногда случается такое - такт удаления, шаг назад в обустроенную норку, чтобы рвануться вперед и слиться, втиснуться в повседневное знамение. Необходимо пережить, переждать, дождаться прозрачности, сквозь которую просочиться подлинность высказанного.
- Куда, мадемуазель?
Тони возвращает на свои колени упаковку, по которой бегут запутанные складки нечаянного лабиринта фольги, достает из сумочки проспект с изображением евангелического витража, где узоры разноцветного стекла обрамляют слушающих Учителя людей, и зачитывает:
- Шандонская Пресвитерианская церковь, Вудроу, шестьсот семь.
Это недалеко. "Скрамблер" взрыкивает, трогается, выворачивает на улицу и устремляется вниз, мимо просыпающихся домов, редких бегунов, мимо длинной кирпичной стены и стоящего на перекрестке "Фигли-Мигли", где за кассой дремлет дежурный мальчишка, подложим под голову связку бананов. Светофор услужливо подмигивает желтым и мы сворачиваем на широкую дорогу, где по левую сторону прячутся в деревьях разноцветные строения, а по правую сторону прорастает эксгибиционистско-футуристический ряд вычурных коттеджей с большими не занавешенными окнами, сквозь которые проступает водянистая обстановка белой мебели, роялей и шествующих фигур в разной степени одетости. Затем лес целомудренно скрывает осиное вместилище равнодушного порока, пригорок растет, утапливая дорогу и возвышая длинные склады полиграфической конторы, где все еще продолжается жизнь и снуют крохотные погрузчики с выставленными стальными лапами, нежно поддерживающими упаковки с учебниками.
- Сегодня должен быть хороший день, - предполагаю.
- Поучительный, - говорит Тони. - Поучительный день, вернее - утро. Нужно только увидеть поучение, услышать ответ.
- Какой ответ?
Тони молчит. Раздумывает или не хочет продолжать разговор. С ней такое случается. Я пристраиваюсь в ряд строгих машин, от которых веет предстоящей службой, на перекрестке меня подпирают легкомысленным леденцовым "жуком" и дальше уже следуем вместе к возвышающейся среди пологих холмов и редких деревьев церкви - угловатому зданию из серого бетона, устремленными ввысь острыми шпилями, на которых балансируют одноногие кресты. Члены конгрегации стайками перебегают дорогу под куполами зонтов, поднимаются по ступенькам к высоким и узким дверям с накладными петлями и крупными заклепками, как непослушных кошек встряхивают все непромокаемое и послушно глотаются мрачным строением.
- Не бойся: ты - Мой. Будешь ли переходить через воды - Я с тобой; через реки ли, не потопят тебя; пойдешь ли через огонь - не обожжешься, а пламя не опалит тебя. Исайя, - поясняет Тони, - стих сорок третий.
Я дожидаюсь парковки передних машин, выискиваю местечко на самом краю отведенного места и выключаю двигатель. Тишина дождя вытесняет посторонний шум, вплетает в тон медитативный ритм, расслабляющий, предупреждающий, уводящий прочь от готовой умереть зелени в чернь равнодушия по привычной дорожке, удобно пологой, выложенной гладкими камешками, обтертыми миллионами меланхоличных ног. Тони предупреждающе сжимает мою руку и ложит голову на плечо. Не ласка, а команда. Укол обезболивающего, чтобы легче и безнаказаннее копаться в ранах.
Беру зонт и под дождем обхожу "Скрамблер", чувствуя сквозь свежесть влаги теплое дыхание машины. Черный купол взрывается над нами, прижимает друг к другу и мы обманчивой семейной парой идут ко входу, здороваясь и раскланиваясь с прихожанами. Есть в этом занятная гордость иллюзии обладания, допустимой и, даже, одобряемой нормальности, поощряемой крепкими пожатиями рук и необязательным щебетанием женских существ. Клубок социальных нитей топорщиться тысячью тем, достаточно потянуть одну, чтобы раствориться в неразличимом океане так называемой обыденной жизни. К счастью, девятичасовая служба не пользуется особой популярностью. Людей кажется меньше, чем машин. Тони скрывается за дверью, а я складываю зонтик и повторяю ритуал стряхивания крупных капель, отчего черная материя покрывается мелкой водяной пылью. Внутри, справа от двери стоит стойка и я засовываю туда зонт, незаметно вытирая влажную ладонь о влажные брюки.
Нам вручается программка сегодняшней службы, Тони со свертком спускается вниз, а я прохожу в зал. Здесь тихо, почти никто не разговаривает, изучая брошюрки или просто закрыв глаза. Раскланиваясь на встречные взгляды, я пробираюсь поближе к кафедре и занимаю место в третьем ряду. Здесь никого нет. Стараясь отвлечься от начинающегося беспокойства цивилизованного человека, внезапно попавшего в качестве гостя на воскресный ритуал дикарей-каннибалов, разворачиваю брошюру и ловлю текст, ускользающий от понимания. Ага, "Служба во имя дня Господа, Октябрь 18, Воскресенье Реформации. Присутствуют преподобный Льюис Ф. Галловэй, Джози Кутчин Холлер и доктор Тимоти Хойт Дункан".
