Георгий Гуревич - Делается открытие
Но кто из них самый надежный?
"Одиннадцать неизвестных в одном уравнении", - подумал Гурьянов.
- Разрешите продолжать подготовку? - спросил инструктор.
А день был такой веселый - март, весна света. Солнце грело щеки, уже горячее, хотя и не способное растопить снега. И небо было голубое, и снега ярко-голубые, исчерченные голубой лыжней, уходившей за бугор к синим сопкам. Так манила даль, так хотелось, взмахнув палками, пуститься во весь опор к горизонту.
- Продолжайте подготовку, - сказал Гурьянов. - Я сам поведу их, без вас. Где намечена ночевка?
И, повернувшись, услышал, как курчавый левофланговый говорил:
- Ребята, передайте по цепочке; не нажимать чересчур. Не надо обгонять, старик обидится.
Он не подозревал, что их поведет мастер спорта.
И Гурьянов "выдал темп". Палки так и мелькали, лыжи славно стучали по лыжне. И день был безветренный, а лицо обжигало. Лыжники сами мчались как ветер. Одиннадцать сразу растянулись по лыжне. Только долговязые не отставали, да еще маленький кучерявый подводник. А грузные вскоре оказались в хвосте, на всех поворотах сбивались, проваливались в снег.
Впрочем, Гурьянов знал, что в конце концов молодость возьмет свое. Мастерство мастерством, а сердце уже не то, что у двадцатилетних. Было бы сердце прежнее, сам себя послал бы на испытание. И он повел команду к оврагам. Там надо было нырять между стволов. Умение решало, а не сила.
И переоценил ведомых. Вошел в азарт, выбрал слишком трудную трассу. Конечно, все кинулись вслед, спеша, опасаясь отстать. И тут послышался треск: самый грузный сломал лыжу. С другим было хуже - ударился плечом. Пришлось отправить обоих на базу.
Девять неизвестных остались в уравнении.
Гурьянов гонял их весь день, пока солнце не повисло на колючих сопках, гольцы стали палевыми, а долины наполнились сумрачной дымкой. Тут он воткнул палки в сугроб, отер пот и сказал:
- Костер, палатки и все прочее. Здесь ночуем. Здорово устали?
Конечно, устали все, хотя никто не признался. У всех ввалились глаза, посерели лица. Свежее других выглядели долговязый горновой и маленький подводник. Гурьянов мысленно поставил им плюс.
Оказалось, кроме того, что подводник - всеми признанный командир (он и был офицером раньше). Тут же он распорядился; кому палатки ставить, кому лапник рубить, сучья ломать, костер разжигать, кому долбить прорубь, чтобы добыть воду. Он весело покрикивал, сыпал насмешливые шутки, сверкал зубами, а сам косился на Гурьянова: производит ли впечатление? И не знал, что заработал минус, потому что испытателю в темпоскафе не нужна распорядительность. Он один будет, должен сам на себя надеяться, там некому поручения давать.
Зато второй плюс достался горновому. Этот ладно работал: молча и споро. Когда у других не ладилось (горожане в XXI веке отвыкли от ночевок в лесу), отодвигал и сам брался за дело. Казалось, материал слушается его: дрова сами собой колются, поленья сами складываются, огонь только и ждет, чтобы взвиться вверх.
Каша уже пузырилась в котле, когда уравнение усложнилось. Явился десятый, тот, что сломал лыжу. Проводил товарища в больницу, взял его лыжи и один прошел весь маршрут. Уже во тьме разыскал лагерь по огоньку.
- Эгей, Сашок, - встретил его подводник. - Ты хитрец у нас. На готовый ужин пришел с большой ложкой. Так не годится. Штрафная порция тебе: принесешь два ведра воды и две охапки дров на ночь. Сначала работа, лотом каша.
Богатырь, ни слова не сказав, взял топор и пошел в лес. Принес дров, принес воды. "Мало", - сказал жестокий подводник. Даже Гурьянов вступился: "Дайте же поужинать".
- А мне невелик труд, - сказал десятый. - Я таежник, привык топором махать. Это городские считаются: две охапочки или три. Слабенькие.
"А в этом парне есть что-то, - подумал Гурьянов. - Но увалень. Лыжи поломал, аппаратуру разнесет еще".
У костра сидели долго: ели пропахшую дымом гречку, запивали какао, просили добавки. Зубоскалили о том, о сем. Потом Гурьянов предложил каждому по очереди рассказать случай из собственной жизни - то, что больше всего запомнилось.
Предложил не случайно. Ведь испытатель темпоскафа - как бы разведчик в мире чужого времени. Должен быть наблюдательным, должен быть и речистым. Обязан не только увидеть, не только почувствовать, но и рассказать обо всем, подробно, выразительно и точно.
Вот Гурьянов и испытывал умение рассказывать, в программе тренировок не предусмотренное.
Пожалуй, подводник оказался самым лучшим рассказчиком. Его даже просили продолжать, еще что-нибудь добавить. Целая повесть у него получилась: подводная авария, лодка на дне, связь потеряна, люди задыхаются, пишут прощальные письма. Кто падает духом, кто проявляет самоотверженность. Единственная надежда - выстрелить одного на поверхность. Выбирают самого верного: рассказчика, конечно... Явный был намек, что лучше не выбрать и тут.
"Приукрашивает, - подумал Гурьянов. - Нет научной точности".
Но другие говорили заметно хуже. И тоже неточно: кто рисовался геройством, а кто - преувеличенной скромностью. А долговязый металлург вообще отмолчался.
- Я на байки не мастер. Да мы, уральские, и не любим языком зря хлопать. Сделал дело - молчи. Для кого делал - тот знает.
"Не подойдет, - подумал Гурьянов. - Не для того миллиарды тратим, чтобы услышать горделивое: "Ничего особенного".
Последним рассказывал десятый, опоздавший. Вспоминал, как они с отцом осматривали заповедник после бури. Лезли через бурелом и наткнулись на медведя. Видимо, того упавший сук выгнал из берлоги.
Рассказывал парень медлительно, тянул слова... но вытягивал самые точные. Сумел передать и колорит сырой весенней свежести, вспомнил гомон пташек, "как в детском саду", сварливый крик сойки, мягкое чавканье непросохшей почвы, острый запах хвои. Вспомнил мерное колыхание вещевого мешка на отцовской спине, ерзающий ствол ружья. И вдруг - оскаленная морда зверя...
- Здорово испугался, Сашок? - перебил подводник, ревниво следивший за чужими успехами.
- Не без того, - признался парень. - И главное: недоумение. Брюхо распороть проще всего. Но ведь мы бережем зверя - в заповеднике.
"Основательным парень, - подумал Гурьянов. - Жалко, что неуклюжий".
Сидели далеко за полночь, потом разбрелись по спальным мешкам. Гурьянову, однако, не спалось. Переутомился, видимо. Поворочался, вылез к костру. Застал того же Сашка.
- Сидеть будете? - спросил тот. - Тогда я подложу дров. А если нет, лучше гасить. Пожары и зимой случаются.
- Лес любишь?
- Родился в лесу. Только в лесу и дышится как следует.
- Зачем же пошел в водолазы? Разнообразия искал?
- Какое же разнообразие под водой? Верно, на мелководье подводные сады, а в глубине - тьма и скука. Водолазное дело - тяжелое. Но у нас, таежников, так говорят: если ты мужик, вали тяжесть на свои плечи. Я знал, что под водой тяжко, на то и шел.
