Питер Бигль - «Если», 1996 № 07
— Лидделл опасается, что ваше выступление окажет отрицательное влияние на приток к нам студентов. Он говорит, что некоторые из его друзей с отпрысками студенческого возраста, выслушав вас, изменили свое отношение к колледжу.
— Значит, они излишне впечатлительны.
— Кроме того, он полагает, что вы затронули политическую деятельность президента Полларда.
— Простите, но мне пора на занятия.
— Хорошо, — Томпсон повесил трубку. Норман невесело усмехнулся. Да, злонамеренность вещей не идет ни в какое сравнение со злонамеренностью людей! Он поспешил в аудиторию.
Уже от двери он заметил, что Грейсин Поллард отсутствует, и подумал мельком, не была ли вчерашняя лекция чересчур нескромной для ее своеобразной благопристойности. Ну и пусть; даже дочери президентов должны иногда узнавать правду.
Что же касается остальных, они словно воспряли от сна. Несколько студентов решили вдруг писать на эту тему курсовые работы; президент братства, чтобы превратить свое поражение в относительный успех, намеревался поместить в хемпнелловском «Фигляре» юмористическую статью о заимствовании студенческими землячествами отдельных элементов из первобытных обрядов инициации. Занятие вышло весьма любопытным.
Хорошее настроение не покидало Нормана до встречи после занятий с Соутеллами на ступеньках Мортон-Холла.
Ивлин Соутелл держалась заносчиво, в голосе ее постоянно проскальзывали снисходительные нотки. Она всячески старалась убедить всех вокруг, что ради Харви пожертвовала карьерой актрисы. Однако в действительности она не сумела даже как следует руководить студенческим театром Хемпнелла, и в итоге ей пришлось удовлетвориться скромной должностью консультанта. Впрочем, в умении со вкусом одеваться ей было не отказать; однако ее одежда в сочетании с подчеркнуто прямой осанкой, впалыми щеками, тускло-серыми глазами и такими же волосами наводила на мысль о тех театральных дамах, с которыми частенько сталкиваешься в фойе перед началом представления.
Притязая на принадлежность, но ни в коей мере не принадлежа к богеме, Ивлин Соутелл тем тщательнее надзирала за соблюдением многочисленных условностей хемпнелловской жизни. В силу своего глубокого невежества она делала это с полным отсутствием такта. Супруг был у нее под каблуком. Она вертела им, как хотела, помыкала и изводила насмешками, но ему, похоже, подобное обращение шло даже на пользу.
— Я обедала сегодня с Генриеттой… с миссис Поллард, — сообщила Ивлин Соутелл Норману с видом персоны, которая побывала на обеде У члена королевской семьи.
— О Норман… — встрял было Харви, взмахивая портфелем.
— У нас получился очень интересный разговор, — перебила его жена.
— И о вас, Норман, мы говорили тоже. Как будто Грейсин неверно истолковала кое-какие фразы из вашей лекции. Она такая впечатлительная!
«Тупоголовая», — мысленно поправил Норман. Вслух же он, чтобы не показаться невежливым, пробормотал:
— Да?
— Милая Генриетта была слегка озадачена тем, как ей быть. Я рассказываю вам потому, что, по-моему, вы желали бы это знать. В конце концов важнее всего, чтобы ни у кого не сложилось предвзятого мнения о вашей кафедре. Ты согласен со мной, Харви?
— Что? конечно, дорогая, конечно. Послушайте, Норман, насчет той диссертации, которую я отыскал в библиотеке. Просто удивительно! Ее главные доводы и заключения почти целиком совпадают с теми, которые содержатся в вашей книге. Замечательный случай истинности двух различных подходов, совсем как у Дарвина с Уоллесом или…
— И ты ничего не сказал мне, дорогой? — воскликнула миссис Соутелл.
— Минутку, — проговорил Норман.
Скрепя сердце он приготовился дать объяснение в присутствии супруги Харви.
— Простите, что вынужден разочаровать вас, Харви. Все случилось в тот первый год пребывания здесь, в 1929-м. Выпускник по имени Каннингэм ухватил суть моих идей, которыми я с ним делился, и использовал их в своей докторской диссертации. В то время проблема сходства между суеверием и неврозом была побочной линией моих исследований; к тому же я два месяца проболел воспалением легких и не успел прочитать его работу до того как он защитился.
Соутелл моргнул.
Лицо его приобрело обычное обеспокоенное выражение. Судя по взгляду его жены, она предпочла бы сначала прочесть диссертацию, вникая в смысл каждого параграфа, а уже потом выслушать объяснение Нормана.
— Я рассердился, — продолжал тот, — и хотел разоблачить его, но тут Узнал, что он умер. Ходили какие-то слухи о самоубийстве, по правде говоря, Каннингэм был неуравновешенным человеком. Как он мыслил себе свое будущее, я не имею ни малейшего понятия. В интересах его семьи шума я поднимать не стал.
Миссис Соутелл, похоже, не верила ни единому слову.
— Но было ли это разумно, Норман? — встревоженно справился Соутелл. — Я имею в виду, замолчать случившееся? Не поставили ли вы себя под удар? Ну, то есть свою репутацию?
Миссис Соутелл внезапно переменилась.
— Отнеси диссертацию обратно в библиотеку, Харви, и забудь о ней, — повелительно сказала она и лукаво улыбнулась Норману. — Я кое-что припасла для вас, профессор Сейлор. Пойдемте со мной в лингафонный кабинет. Я не задержу вас надолго. Идем, Харви.
Выдумать причину отказа Норман не сумел, а потому последовал за Соутеллами.
В лингафонном кабинете с его звуконепроницаемыми стенами и двойными окнами было сумрачно и тихо. Миссис Соутелл взяла с полки пластинку, поставила ее на один из трех проигрывателей и повернула пару рукояток. Норман дернулся. На мгновение ему померещилось, будто к кабинету мчится огромный грузовик, который вот-вот врежется в стену и разнесет ее вдребезги. Но тут отвратительный рев, исходивший из колонки, сменился прерывистыми завываниями, как будто на улице подул ветер… Норман, однако, представил себе почему-то совсем иное.
Миссис Соутелл метнулась к проигрывателю.
— Я ошиблась, — сказала она. — Это какая-то модернистская музыка. Харви, будь добр, включи свет. Вот пластинка, которая мне нужна.
Она поставила диск на другой проигрыватель.
— В жизни не слышал ничего противнее, — заметил ее супруг.
Норман наконец вспомнил. Однажды кто-то показал ему австралийскую трещотку. Та хитроумно сделанная деревяшка производила в точности такой же звук. Аборигены пользовались ею, чтобы вызывать дождь.
«… Но если в наше время взаимного непонимания и напряженности мы непреднамеренно или с умыслом забудем, что всякое слово и всякая мысль относятся к чему-то существующему в действительности, если мы позволим, чтобы нами овладела тяга к нереальному, к иррациональному…»
