Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
- Господь тебя наградит!
Я чувствовал на руке тепло ее дыхания, и счастье было мучительно словно боль. Не надо мне ничего от бога, раз ты рядом! Как жаль что я не могу ничего сказать! Как хорошо, что я не могу ничего сказать. И пусть эта боль длится как можно дольше...
Опять нас забыли; никто не стучал в окошко и не пятнал следами снежок у ворот. Я знал, что они не оставят меня в покое. Так, передышка, пока заживет рука.
От безделья я снова засел за расчеты. Досчитал передатчик и попробовал прокрутить одну из идей, отложенных из-за Машины. Тогда многое приходилось отбрасывать - все, что не было очевидным. Зря. Красивая получилась штука, теперь я жалел, что пошел другим путем. Я получил бы регулируемую фокусировку по времени, используй я в интаксоре этот принцип.
Старуха косилась, но молчала, а Суил поглядывала через плечо. И - не выдержала, спросила, когда матери не было дома:
- Тилар, а это по-каковски?
- По-таковски.
- По вашему, да?
- По нашему.
- А про что?
Я засмеялся, здоровой рукой поймал ее руку и потерся щекой. Как жаль, что она ее сразу же отняла!
- Тилар, а правда, что ты колдовать умеешь?
- Уже выяснили, что нет.
Она быстро глянула на завязанную руку и испуганно отвела глаза.
- Слышь, Тилар, а у тебя кто есть в твоих местах?
- Никого.
- Ей-богу?
- Ей-богу. Родители умерли, была одна женщина, да и та бросила, когда я попал в тюрьму.
- Вот стерва!
- Почему? Значит, не люблю.
- А ты простил?
- Я думаю, со мной ей не было хорошо. Для меня ведь главное было дело. Сначала дело, а потом она. Ей немногое оставалось.
- Больно ты добрый! Я бы сроду не простила!
- А я и не вспоминаю. Отрезано. А ты, Суил? Кто-то есть?
Она засмеялась.
- Матушка, да братья, да дядя Огил.
- И все?
- Ой, Тилар! А то б я в девках ходила! По-нашему, по-деревенски, двадцать - уже перестарок.
- Но ведь сватают?
- Сватают. А я не хочу. Ой, Тилар, подружки-то мои все уже замужем. Зайдешь и завидки берут. Особо у кого дети. Так-то я маленьких люблю! Возьмешь его - ну, все б отдала, только б свой! А после как спохвачусь! Матушка моя, да оно ж на всю жизнь! Дом, да дети, да хозяйство - а о прочем думать забудь. Я ж, отец еще был жив, а уже по связи ходила, как мне теперь в дому затвориться? Ой, не судьба мне видно. Может, оно и перегорит, да кто ж меня тогда возьмет?
- Милая! - я снова взял ее руку, и она, задумавшись, не отняла ее. И никто не нравится?
- А кто? У деревенских-то разговор короткий - за руку да на сеновал. И лесные... тоже дай ослабу, так сразу руки тянут. Мне б такого, как дядь Огил иль ты...
- А что в нас хорошего? Старые, страшные. Хотя Огил, пожалуй, красив.
- Да и ты ничего, - сказала она простодушно. - Только что худющий, так оно наживное. Я ведь не малая девчонка на лица заглядываться. У вас с дядь Огилом другое: зла в вас нет.
- Разве?
- А ты не смейся! Со стороны-то видней! Помнишь, как стражник за мной увязался? Место пустое и нож у тебя: я-то думала сразу кончишь. А ты разговор затеял - ведь уболтал, отпустил живого! Я и подумала: дядя Огил тоже такой - убивать не любит.
- Суил, - начал я, но она меня перебила:
- Не надо, Тилар! Я ж не слепая. Обожди. Не торопи меня!
Настал день, которого я боялся. Появился Ирсал. Поздно вечером он пришел; хмуро было его лицо и плечи горбились под тяжестью страшной вести. Поздоровался, сел на скамью, уронил между коленями длинные руки.
- Казнят их завтра.
- Кого?
- Женщину ту. Мужика, что у ней взяли.
Суил то ли всхлипнула, то ли застонала и бессильно привалилась к стене. Синар обняла ее за плечи.
- Мучили их, да, видать, ничего не вымучили. К одному только приходили, а его уж нет. Пятый день пошел. А нынче объявили.
- Я пойду к ней! - сказала Суил. - Нельзя ей одной! Я смогу, я и с отцом была!
- Тебя ищут, птичка.
- Ну и пусть! - закричала она. - Пусть!
- О матери подумай, Суил. Неужели ей еще и тебя потерять?
Она покачала головой.
- Значит, подарок хочешь кеватцам? Вот так ты уверена, что смолчишь под пытками? Сколько жизней будет стоить твоя прихоть? Ну?
- Тилар, - сказала Суил тоскливо. - Как же так... как она будет одна... нельзя ж так, Тилар!
- Я пойду.
Ирсал глянул неодобрительно, но ничего не сказал.
- Нашел забаву - на казнь смотреть! - проворчала Синар. - Сам, гляди, без головы останешься!
- А ты что скажешь, Ирсал?
Он посопел, прошелся рукой по лицу.
- Твое право. Коли решил, так нечего тебе тут ночевать. Пошли. Ты, тетка, не тревожься, может, он денек-другой у меня поживет.
- А, греховодник! Чую, вся беда от тебя!
Он усмехнулся.
- Не вся от меня, есть и от него малость.
Пасмурным утром мы вошли в Ирагские ворота. Хмуро двигался сквозь ворота людской поток - ни разговоров, ни шуток - только слишком громко в безмолвии скрипит под ногами снег. Опустив на глаза капюшон, мы с Ирсалом брели за толпой мимо притихших домов, мимо пустых харчевен, мимо безмолвных храмов.
Улица кончилась, я поднял глаза од грязного снега и увидел эшафот. Он был как черный остров в зыбком море толпы, он зачеркивал площадь, он осквернял город, он позорил мир.
Ирсал орудовал локтями; я шел за ним, нас молча толкали в ответ; мелькнуло знакомое лицо - я, кажется, видел его на суде? - отстало, спряталось среди толпы.
Только цепь стражников была впереди: красные лица, частокол пик - и эшафот.
Я не мог на него глядеть. Бессильное бешенство: почему это есть? Разбить, разметать, разогнать - и пусть такого не будет! Вот он, мой враг - эта слепая сила, перемалывающая жизни ради чьих-то крохотных целей. Опять мы лицом к лицу, и мне некуда деться. Но теперь я не убегу. Я буду драться с ним, до последней капли крови, сдохну, но не признаю, что так и должно быть...
- Ведут! Ведут! - загудело в толпе, она задвигалась, и я увидел осужденных. Между двумя рядами солдат они двигались к эшафоту. Первою шла Ваора. Нет, не шла. Ее волокли под руки два здоровенных попа, а следом вторая пара тащила мужчину. Они исчезли за черною глыбой, а когда появились на эшафоте, я ухватился за Ирсала. Не Ваора это была! Не могла быт Ваорой эта старуха! Нечесаные космы скрывали ее лицо, и что-то вроде надежды - а вдруг?
Их подвели к столбам и отпустили. Мужчина упал на колени, а она Ваора! - пошатнулась, но выпрямилась, мягким женственным движением убрала волосы с лица. Четыре палача в суконных масках засуетились, привязывая их к столбам.
Появился еще один, тучный, в доспехах, развернул свиток и стал, надсаживаясь, что-то кричать. Я ничего не слышал. Я видел только лицо Ваоры и ее распахнутые в муке глаза. Она искала кого-то в толпе, и я, рванувшись, стащил капюшон. Заметила ли она движение или просто увидела меня, но глаза ее остановились на мне, и губы дрогнули, словно в улыбке.
