Генри Каттнер - Маска Цирцеи
Сплетенные в объятиях, мы с существом-тигром рухнули на мох. Я знал, что мне нельзя выпускать его, чтобы эти страшные когти не могли нанести удар, который разорвет мне живот, и в отчаянном усилии придавил извивавшееся создание. Оно оглушительно пискнуло мне в ухо, делая с моими нервами то самое, что его когти старались сделать с моим телом. Я невольно вздрогнул и тут же почувствовал, как руки мои скользят по мускулистому телу, как оно вырывается из моего захвата. И тут я услышал торжествующий смех.
— Язон… Язон, любимый… ты слышишь меня? Язон… приди!
Далекий зов прозвучал так отчетливо, словно здесь, в лесу, не было слышно ни скрипа деревьев, ни криков диких голосов. Он без труда заглушил их.
— Язон… Язон, иди ко мне!
С болезненным вздохом тигриное тело отпрянуло от меня, а я кое-как поднялся на ноги и, тяжело дыша, огляделся вокруг. Одно беззвучное движение, и пятнистое тело существа, бывшего одновременно человеком и диким зверем, исчезло среди деревьев и тумана Фигуры фавнов затанцевали вверху, постукивая копытами и переговариваясь гневными голосами. Деревья зашумели, но через мгновенье стихли.
— Язон… любимый… приди!
Я заковылял в глубь острова, к этому зовущему голосу, сквозь тишину, от которой звенело в ушах.
На поляне, где стоял храм, не было никого. Когда я медленно поднимался по мраморным ступеням к темному входу, ни одна фигура в длинных одеждах не выскочила из-за колонн.
Перед алтарем не оказалось никакой жрицы; трехликая статуя Гекаты возвышалась в нише над темным алтарем. Там, где в прошлый раз горел зеленый огонь, сегодня ничего не было, но у ног Гекаты по-прежнему видно было зеленое свечение, поскольку на алтаре стояла пустая Маска Цирцеи.
Я невольно остановился, и тут Маска заговорила.
— Язон, любимый… подойди ближе.
Глаза ее были закрыты, волосы лежали на алтаре, заслоняя белую шею. Лицо было так же нечеловечески прекрасно, как прежде, белый лоб и щеки гладки, как алебастр, слегка освещаемый холодным внутренним огнем. Из-под опущенных век пробивались тонкие лучики света, словно внутри Маски и вправду горели угольки.
— Язон, — прошептали красные губы, и когда они раздвинулись, между ними вспыхнул каленый свет, шедший изнутри Маски, где продолжало жить то, что было Цирцеей, ожидая, когда исполнится обещанное Гекатой.
Глаза были закрыты, и все же каким-то странным образом я понимал, что они меня видят и, возможно, читают в моих мыслях. Глубоко вздохнув, я заговорил, и голос мой прозвучал удивительно громко в этой необычной тишине:
— Воспоминания Язона не властны больше надо мной. Я снова здесь, потому что сейчас я владею ими. Я прибыл, чтобы предложить Гекате свою помощь, если богиня хочет победить Аполлиона в Час Затмения.
Долгое время было тихо, потом губы Маски раздвинулись, явив полоску зеленого огня, и далекий голос спросил:
— Чего же ты просишь у меня, Язон?
— Маску, — ответил я.
С алтаря поднялось зеленое свечение и заволокло трехликую богиню. Контуры Маски стерлись, и вскоре она совершенно исчезла, накрытая этим жутким светом. После паузы голос вернулся — не совсем цирцеин и не совсем голос, — однако он явственно звучал в моем мозгу:
— Маска бесполезна без жрицы, сын Язона. Тебе это известно?
— Да, — кивнул я, — известно. А если я попрошу и жрицу? Чтобы исправить зло, причиненное мною в далеком прошлом…
— Тогда ты боялся меня, — прошептал голос. — Ты бледнел каждый раз, когда представал перед алтарем Гекаты. Сейчас у тебя откуда-то взялось мужество.
— Скорее, знание, — сказал я. — Язон верил в богов, а я не верю.
Воцарилась тишина, потом ее нарушило что-то вроде смеха.
— Сын Язона, предавший меня, я тоже не верю в богов. Но я верю в другие вещи, например, в месть. — Теперь голос звучал тверже. — 'Итак, к делу. Я могу говорить с тобой без слов, поскольку ты находился рядом с Гекатой — в своих воспоминаниях, — однако все остальное мне не под силу. Без жрицы, дающей мне жизненную энергию, я не могу покинуть своего места и помочь тебе. Нынешняя Цирцея стара, слишком стара, чтобы дать мне эту силу. Если бы я черпала силу от нее, она умерла бы. Но один способ есть. Если бы тебе удалось заставить или уговорить Аполлиона прибыть в тайное место, где нахожусь я, мы могли бы померяться с ним силой. Дела обстоят иначе, чем три тысячи лет назад, потомок Язона. И если на сей раз ты выполнишь клятву, то получишь Маску. С меня уже хватит борьбы. Если эта схватка закончится моей гибелью, я не очень расстроюсь. Но она должна закончиться сейчас.
Зеленое свечение стало ярче.
— Фронтис обманул тебя. Когда начинается затмение?
— Не раньше, чем через два дня, — ответил я, но в горле у меня вдруг пересохло. Два дня!
— Он обманул тебя. Затмение начинается сейчас. Фронтис держит Киан, прячет, чтобы использовать в случае нужды как последнюю жертву, если Аполлион решит отвернуться от Гелиополиса. Что касается тебя, то три галеры ждут в полумиле от берегов Эи, чтобы поймать тебя, отобрать Маску и уничтожить ее. Команда корабля, на котором ты приплыл, получила такой же приказ.
— Если бы мне удалось ускользнуть от них, — сказал я, — и как-то попасть в Гелиополис…
— Есть только один путь, которым я могу доставить тебя туда вовремя. Этот путь проходит через мой мир, находящийся вне этого так же, как этот расположен за пределами твоего. А сейчас…
Зеленое свечение ударило из ниши, дошло до меня и заклубилось за мною. Я оказался посреди изумрудного зарева.
Рядом со мной появилась тень — тень Цирцеи, тень Маски.
Старая жрица стояла рядом, Маска закрывала ее лицо.
Потом свет сомкнулся вокруг нас, подобно сети, поднял вверх и понес с собой…
— Смотри моими глазами. Пелена света расступилась…
— Слушай моими ушами.
Я услышал свист ветра, скрип рангоута, хлопанье парусов…
— Пылай моей ненавистью!
Три галеры Гелиополиса лавировали среди волн на темном море. Их золотое великолепие потускнело, когда на небо легла тень. На угрюмом небе бледно сияли звезды, никогда не светившие над Землей.
Замерцав, они исчезли, а я почувствовал сладковатый запах крови, услышал рев волов, увидел вспышки золотых ножей, вспарывающих горла.
Гелиополис!
Золотой город выплакивал свой ужас перед темнеющим небом. Медленно, очень медленно на сияющий диск солнца наползала тьма. И Гелиополис начал бледнеть, он делался матовым, а его яркое сияние серело по мере движения Луны через солнечный диск.
Среди башен храма, похожих теперь на каменные стены, виднелась балюстрада. За ней стоял Панир, откидывая назад рогатую голову и выдвигая вперед бороду, пока желтые глаза его обшаривали небо.
