Генри Каттнер - Маска Цирцеи
Я не мог ответить на этот вопрос, поэтому временно отложил его в сторону. Были более насущные вопросы, к тому же такие, на которые я знал, как ответить. Мой двойной разум, то, что Язон порой скрывался в разуме Джея Сиварда, получил объяснение, правда, с помощью довольно необычных понятий пространства-времени.
На самом деле мне казалось, что это была шизофрения, хотя ни в коем случае не обычная. Возможно, правильный ответ заключался в раздвоении личности первого Язона, очередным обладателем которой был Сивард — я сам или мой аналог трехтысячелетней давности. Одна половина Язона была хитра и учтива — ее история помнит. Вторую же мучили угрызения совести, и доминирующий Язон столкнул ее глубоко в небытие. Однако существовал четкий и точный эталон, который спустя три тысячи лет ожил во мне.
Потому что я, несомненно, был прямым потомком Язона из Иолка. Наше родство было изрядно разжижено промежуточными родственными связями, но сталась характерологическая матрица, которая и ожила сейчас. Странные дела творились на тайных путях наследственности. То же самое лицо, тот же характер, та же психологическая конструкция могут возродиться с идеальной точностью в пра-пра-правнуках любого человека, как во мне возродилась подавленная половина Язона.
Гены и хромосомы спустя тысячи лет воссоздали вторую составляющую раздвоенного разума Язона, матрицу, с помощью которой я добрался до незабываемых воспоминаний, которые, как утверждает наука, лежат, похороненные, в каждом из нас.
Думаю, что проведенный Фронтисом анализ двух наших миров можно считать довольно точным. Наш был положителен, тоща как этот — отрицателен. Наш мир стремился к норме, этот удалялся от нее. Возможно, старые греческие карты Ойкумены были более точны, чем нам сегодня кажется, хотя изображали его плоским и искаженным, окаймленным рекой Океаном, непрерывно стекавшей за его край. Быть может, «Арго» продолжает плавать по ней, необъяснимо для человеческого разума.
Я решительно изгнал эту мысль из своего мозга. Эмоции Язона больше не имели власти надо мной. Я должен был заняться Аполлионом. Они с Гекатой, равно как фавны и им подобные, были достаточно нормальны в этом мире, хотя в нашем их аналоги не сохранились, когда поток времени разделился.
Я понятия не имел, почему Аполлион и Геката враждовали и почему остальные боги совершенно не принимались в расчет. Куда они ушли и почему? Почему остались юлько эти двое? Я был почти уверен, что это не обычная свара на Олимпе, не одна из тех, о которых говорят леюнды. Как только я разберусь с ней, окажется, что существуют вполне понятные, логические причины.
Супермогучие по нашим стандартам, но уязвимые для определенного оружия. «Но даже эти боги, — подумал я с иронической усмешкой, — не сумели бы пережить взрыва атомной бомбы!»
У меня не было даже револьвера, но он и не требовался. С Маской и Руном я мог бы…
Пока я стоял в раздумье перед дверью Фронтиса, позади тихо зацокали копыта фавна. Я почувствовал пижмовый запах Панира, услышал его дыхание и поднял голову. Он весело скалил зубы.
— Что теперь? — спросил фавн. Я пожал плечами. В голове у меня слегка шумело от вина, но я знал, что нужно делать.
— Руно, — ответил я.
Панир неуверенно смотрел на меня.
— Ты понимаешь, насколько это опасно? Ты когда-нибудь видел Золотое Руно?
— Я хочу его увидеть. Прямо сейчас. Фавн пожал плечами.
— Хорошо. Идем.
Занятые своими делами жрецы с любопытством поглядывали на нас, когда я следовал за вертящимся хвостом Панира и его цокающими копытами. Фронтис, должно быть, объявил, что нужно удовлетворять мои желания, по крайней мере до определенного предела, и потому никто не пытался нас остановить.
У меня создалось впечатление, что в храме идет подютовка к церемонии. Покинув жилые помещения, мы чновь оказались в переполненных общественных, широких и заполненных шумной толпой, как городские улицы. На всех лицах отражались напряжение и беспокойство, возможно, страх перед близящимся Часом Затмения. Я почти забыл о нем. Разумеется, он повлияет на мои планы.
Дважды натыкались мы на шумные стада овец и скота, которых вели в специальные помещения, где слуги с кувшинами, полными краски, золотили животным копыта и рога, украшали их гирляндами цветов. Весь храм пропах запахом фимиама, поспешно разносимого по коридорам в дымящих курильницах. Повсюду кишели невольники, они разносили кипы безупречно чистых жреческих одеяний, корзины цветов и амфоры с ароматическим маслом. Занятые каждый своим делом, они то и дело толкали друг друга. Все были слегка бледны и вздрагивали от любого шу ма. Когда они проходили мимо окон, их беспокойные глаза посматривали на небо. Близился Час Затмения, и, похоже, никого в Гелиополисе это не радовало.
После долгого марша по лабиринту коридоров Панир по винтовой лестнице провел меня наверх и наконец ос тановился перед жалюзи в гладкой стене тихого коридора. Положив руку на жалюзи, он неуверенно повернулся ко мне.
— Ты по-прежнему мне не веришь, — сказал я. — Верно?
Он заглянул мне в глаза и очень серьезно сказал:
— Доверие и вера — не те слова, которыми можно бросаться. Я стар, Язон, очень стар. Мне известно, что доверие, утерянное в одной жизни, можно в конце концов вернуть. Когда желудь падает на почву, ему кажется, что дуб обманул его доверие. Но когда дубовый лес покроет землю… — Он понизил голос в мне показалось, что в нем звучит первобытная мощь, огромная жизненная сила, черпаемая из самой земли.
— Я — полубог и могу подождать и увидеть, как из желудя вырастет дуб. Я вижу больше, чем тебе кажется. Может быть, мои планы не имеют ничего общего с твоими, а может, и наоборот. Ты умрешь через несколько десятков лет, но то, что ты сделаешь, может изменить мир, отстоящий во времени на пять тысячелетий. И я увижу этот мир, Язон. Может оказаться так, что я использую тебя, как и всех других, чтобы сформировать мир, которого ты никогда не узнаешь.
— Возможно, — сказал я. — Но как я могу помочь кому-либо, пока не увижу Золотое Руно? Он улыбнулся.
— Я вижу, ты считаешь меня болтуном. Может, ты и прав. В моем распоряжении все время с прялки Клото, и я могу позволить себе растягивать свои мысли. Смотри на
Руно, если должен. Но будь осторожен! — С этими словами Панир пожал плечами и открыл жалюзи.
Золотистое сияние растеклось по противоположной стене, заполнило коридор ослепительным светом. Панир попятился, закрывая глаза ладонью.
— Смотри, если хочешь, — сказал он. — Это не для меня.
В первое мгновение я тоже не мог смотреть. Глаза должны были привыкнуть к этому ослепительному блеску, но даже потом следовало смотреть искоса и обеими ладонями закрывать лицо, чтобы с болью в глазах, мельком увидеть находившееся за окном.
