Джон Варли - Фея
И для поселившихся в Гее людей здесь оказалась неожиданная выгода. Прогулочный аллюр титаниды полностью исключал тряску, которая неизменно связывалась с земными конями. При низкой гравитации титаниды могли двигаться подобно облакам, тела их поддерживали постоянную высоту за счет легких касаний копытами. Езда выходила такая гладкая, что Габи даже могла спать. Так она часто и делала — так она сделала и сейчас, склонившись на спину Псалтериона и свесив ноги по сторонам.
А пока она спала, Псалтерион взбирался по извилистой тропе в горы Астерия.
Приятель Габи был прелестным существом голокожего типа, окрашенным в цвет молочного шоколада. Длинная грива оранжевых волос, что росли не только на скальпе, но и на шее, и на части спины, заплетена была в длинные косички, подобно роскошным волосам хвоста. Как и у других представителей своего вида, человеческий торс и лицо у Псалтериона были откровенно женскими. На безбородом лице лучились крупные, широко расставленные глаза с необычно длинными ресницами. Конические груди были крупными даже для титанид. Но между передних ног висел пенис, который всем землянам всегда казался слишком уж человеческим. Другой пенис, куда крупнее, располагался меж задних ног, а под роскошным оранжевым хвостом таилось влагалище. Но, как уже говорилось, пол титаниды определялся передним органом. Псалтерион был самцом.
Тропа, по которой он следовал через лес, изрядно заросла лозой и свежими побегами, но временами можно было убедиться, что некогда она была никак не уже нормальной автострады. На прогалинах видны были участки растрескавшегося асфальта. То была часть Кружногейского шоссе, построенного шестьдесят лет назад. Но для Псалтериона оно было здесь всегда — бесполезное, редко используемое, медленно рассыпающееся.
Наконец он добрался до плато Аглаи, Нижних Туманов. Вскоре он уже миновал Туманы и поскакал вдоль Аглаиного озера с виднеющейся на отдалении Талией. Затем он взобрался в Срединные Туманы, затем — к Евфросине и в Верхние Туманы. Здесь Офион ненадолго вновь становился рекой, прежде чем войти в систему двухкамерного насоса, который поднимал его к Полночному морю.
Не доходя до них, Псалтерион повернул на север и вихрем помчался вдоль небольшой горной речушки. Затем переправился по стремнине и начал подъем. Довольно продолжительное время он уже был в Рее, ибо сектора Геи четких границ не имели. Поездка началась в центре сумеречной зоны между Гиперионом и Реей — этой туманной области меж дневным светом первого и вечной лунной ночью второй. Теперь Псалтерион все углублялся и углублялся в ночь. Где-то на средних склонах гор Астерия он окончательно ее достиг. Впрочем, рейская ночь особых проблем с видимостью не доставляла; во-первых, титаниды прекрасно видели в темноте, а во-вторых, здесь, пока еще невдалеке от границы, по-прежнему хватало света, отраженного равнинами Гипериона.
Псалтерион одолевал горный склон по узкой, но вполне различимой тропе. Серией альпийских перескоков он проделал путь через два перевала и оказался в глубоких долинах по другую сторону гор. Отвесные и скалистые Рейские горы имели склоны в среднем по семьдесят градусов. Высокие деревья здесь уже не росли, но землю обтягивали лишайники настолько плотные и гладкие, что она напоминала бильярдный стол. Тут и там попадались широколистные кустарники. Корни этих растений уходили в живую скалу и могли достигать полукилометра, прежде чем доставали до вскармливающего тела Геи — истинного костяка этих гор.
Вскоре Псалтерион увидел вздымающийся меж двух пиков маяк Фонотеки. Завернув за поворот, он оказался перед пейзажем, уникальным даже для Геи, которая сделала своим хобби создание всевозможных странностей и причуд.
Меж двух пиков — очерченных не менее резко, чем Маттергорн, — протянулась узенькая седловина земли. Поверхность ее была плоская, а по обе стороны располагались бездонные пропасти. Плато называлось Мачу-Пикчу — в честь схожего места в Андах, где инки построили каменный город прямо в облаках. Единственный лучик солнечного света необъяснимо блуждал здесь, вырвавшись из потока, падавшего на отдаленную крышу Гипериона. Под острым углом он пронзал ночь, смачивая плато маслянистым золотом. Выходило так, будто солнце искало и находило себе отверстие с игольное ушко в иссиня-черных облаках.
На Мачу-Пикчу располагалось всего одно-единственное строение. Фонотека представляла собой двухэтажный деревянный дом, побеленный известью и крытый зеленой дранкой. Оттуда, где остановился Псалтерион, домик казался игрушечным.
— Шеф, мы на месте, — пропела титанида. Габи села, протирая глаза, затем повернулась и воззрилась на долину Сирокко.
— «Взгляни на труды мои, о Всемогущий, и воспечалься», — пробормотала она. — Соль в том, что у этой девки неладно с головой. Надо бы ей проветриться. И кто-то должен ей это сказать.
— Ты уже говорила, — заметил Псалтерион. — Когда мы в прошлый раз здесь были.
— Да. Говорила. Что я говорила? — Габи вздрогнула. Воспоминания по-прежнему угнетали. — Ты давай двигай. Нечего зря болтать.
Псалтерион взобрался по тропе к узкому перешейку, что вел к Мачу-Пикчу. Там, над бездонной пропастью у плато, простирался подвесной мост из дерева и веревок. Мост этот можно было срубить несколькими взмахами топора, лишая твердыню Сирокко любого доступа, кроме воздушного.
По ту сторону моста сидел молодой человек в альпинистских ботинках и униформе цвета хаки. Исходя из мрачного выражения его лица, Габи заключила, что перед ней — очередной из бесконечной процессии кавалеров, что из года в год пускались во все тяжкие с единственной надеждой — покорить загадочную и одинокую Фею Титана. Впрочем, когда они прибывали, то неожиданно для себя обнаруживали, что не особенно загадочная Фея не так уж и одинока — у нее всегда было три-четыре любовника. А самое досадное — что ее совсем нетрудно было покорить. Если молодого человека мало волновало присутствие публики, то лечь с Феей в постель было раз плюнуть. А вот просто так взять и уйти было куда сложнее. Сирокко имела обыкновение опустошать души мужчин, а если души эти оказывались слишком мелки, она в них вообще больше не нуждалась. Такое продолжалось уже семьдесят лет. Одно это придавало ей очарование. Однако семьдесят лет сексуальной практики сделали Фею сверхъестественно искушенной — далеко за пределами опыта всех молодых людей вместе взятых. Они мгновенно в нее влюблялись, а когда из-за этого неизбежно становились несносны, она просто давала им коленом под зад. Габи называла таких Потерянными парнишками.
Преодолевая мост, Габи подозрительно присматривалась к очередному Потерянному парнишке. Известно было, что эта публика склонна с горя бросаться в пропасть. Она решила, что и этот попытается, когда в ответ на ее выразительный жест в сторону тропы к Титанополю и осколкам прежней жизни, парнишка лишь горько усмехнулся.
