Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кукловоды
— Сэм… Сэм!
Знакомый голос. Мэри подбежала и остановилась, глядя на меня большими, влажными от слез глазами.
— Боже, Сэм… Что они с тобой сделали? — произнесла она, всхлипывая, так что я едва разобрал слова.
— Ты еще спрашиваешь? — ответил я и из последних сил залепил ей пощечину. — Стерва.
Моя палата оказалась свободной, но Дорис нигде не было. Я закрыл дверь и улегся на кровать лицом вниз, стараясь ни о чем не думать и не обращать внимания на боль. Потом за спиной у меня кто-то охнул, и я открыл один глаз: у кровати стояла Дорис.
— Что произошло? — воскликнула она, и я почувствовал ее мягкие прикосновения. — Боже, бедный, да что же это.:. Лежи, не двигайся. Я позову врача.
— Нет!
— Но тебе нужен врач.
— Я не хочу его видеть. Ты лучше сама.
Она молча вышла из палаты, но вскоре — во всяком случае, мне показалось, что прошло совсем немного времени — вернулась и начала обмывать мои раны. Когда Дорис касалась спины, я едва сдерживался, чтобы не закричать. Но все закончилось быстро: она наложила бинты и сказала:
— Теперь на спину, осторожно…
— Я лучше останусь лицом вниз.
— Нет, — твердо сказала она. — Нужно, чтобы ты выпил лекарство…
В конце концов я оказался на спине — в основном ее стараниями, — выпил это лекарство и спустя какое-то время уснул. Помню, что вроде бы просыпался, видел у кровати Старика и костерил его на чем свет стоит. Врача, кажется, тоже видел. Но, возможно, это был сон.
Разбудила меня мисс Бриггс, и вскоре Дорис принесла завтрак — все как раньше, словно я и не покидал больничной койки. Внешне я в общем-то неплохо отделался, хотя ощущение было такое, будто меня сбросили в бочке в Ниагарский водопад. На руках и на ногах, где я порезался о застежки «кресла», — бинты, но кости остались целы. Душа — вот где болело больше всего.
Не поймите меня неверно. Старик вправе посылать нас на любое опасное задание — такова работа. Но то, что он со мной сделал… Он знал меня как облупленного и попросту загнал в угол, заставил пойти на то, на что я никогда не согласился бы сам. А затем безжалостно использовал. Мне и самому случалось применять силу, чтобы заставить человека говорить. Иногда, бывает, просто деваться некуда. Но тут совсем другое, можете мне поверить.
Больше всего я переживал из-за Старика. Мэри?.. Кто она мне, в конце концов? Так, просто еще одна симпатичная крошка. Роль приманки ей удалась, и как же я ее за это ненавидел! Конечно, ничего плохого в том, что она пользуется в своей работе женственностью, нет; Отделу просто не обойтись без женщин-агентов. Шпионки всегда были, а молодые и симпатичные во все времена пользовались одними и теми же средствами.
Но она не должна была соглашаться играть в эту игру против своего же коллеги — во всяком случае, против меня.
Не очень логично, по-вашему? Мне, однако, все казалось логичным, и я решил, что с меня довольно. Операцию «Паразит» пусть заканчивают сами. В Адирондаке, в горах, у меня была небольшая хижина с запасом замороженных продуктов примерно на год. Пилюль, растягивающих время, тоже достаточно. Короче, я решил, что отправлюсь туда и наглотаюсь пилюль, а мир пусть спасается без меня — или катится ко всем чертям.
А если кто подойдет ближе чем на сотню ярдов, он либо покажет мне голую спину, либо останется лежать на месте с большой прожженной дырой в груди.
11Кому-то я должен был рассказать о своем решении, и слушать меня выпало Дорис. То, что со мной сделали, ее не то что возмутило — вывело из себя. Она ведь бинтовала мои раны. По работе ей, конечно, приходилось видеть и хуже, но сейчас это сделали свои же. Когда я рассказал, что думаю об участии Мэри, Дорис спросила:
— Я так понимаю, что ты хотел жениться на ней?
— Да. Глупо, правда?
— Она наверняка знала, что делает. Это просто нечестно. — Дорис прервала на секунду массаж, и глаза ее засверкали. — Я эту рыжую никогда не видела, но, если увижу, всю физиономию ей расцарапаю!
Я улыбнулся.
— Ты — славная девушка, Дорис. Надо полагать, ты бы такого не сделала.
— О, мне тоже случалось обводить мужчин вокруг пальца. Но если бы я сделала что-нибудь хоть отдаленно похожее, мне бы, наверно, даже в зеркало на себя смотреть было противно… Ну-ка перевернись, я займусь другой ногой.
Вскоре заявилась Мэри. Сначала я услышал голос Дорис:
— Туда нельзя.
Голос Мэри:
— Мне нужно.
— Ну-ка назад, — прикрикнула Дорис. — А то я повыдергаю тебе твои крашеные лохмы.
За дверью началась возня, затем я услышал звук пощечины и крикнул:
— Эй, что там происходит?
На пороге они появились вместе. Дорис тяжело дышала, волосы у нее были в беспорядке. Мэри, несмотря на инцидент за дверью, держалась с достоинством, но на щеке у нее краснело пятно размером с ладонь Дорис.
Дорис наконец перевела дух:
— Убирайся! Он не хочет тебя видеть.
— Я бы хотела услышать это от него, — ответила Мэри.
Я посмотрел на них обеих и сказал:
— Ладно, чего уж там. Раз она здесь… Я все равно хотел ей кое-что сказать. Спасибо, Дорис.
— Когда ты поумнеешь? — буркнула она и вылетела за дверь. Мэри подошла к кровати.
— Сэм…
— Меня зовут не Сэм.
— Я до сих пор не знаю твоего настоящего имени.
Времени объяснять ей, что родители наградили меня именем Элихью, не было, и я сказал:
— Какая разница? Сойдет и Сэм.
— Сэм, — повторила она, — дорогой мой…
— Я не твой и не дорогой.
— Да, я знаю, — сказала она, склоняя голову, — Но почему? Сэм, я хочу понять, почему ты меня возненавидел. Может быть, я не смогу уже ничего изменить, но мне нужно знать.
Я возмущенно фыркнул.
— И ты еще спрашиваешь? После того, что ты со мной сделала? Мэри, ты, возможно, холодна как рыба, но отнюдь не глупа.
Она покачала головой.
— Все наоборот, Сэм. Я совсем не холодна, но часто бываю глупой. Ну посмотри на меня, пожалуйста. Я знаю, что они с тобой сделали. Знаю, что ты пошел на это, чтобы избавить от пытки меня, и очень тебе благодарна. Но я не понимаю, почему ты меня ненавидишь. Я ведь не просила тебя и не хотела, чтобы ты это делал.
Я промолчал.
— Ты мне не веришь?
Приподнявшись на локте, я сказал:
— Я думаю, ты сама себя убедила, что так оно и есть. Но я могу тебе сказать, как это было на самом деле.
— Скажи, пожалуйста.
— Ты села в это чертово кресло, прекрасно понимая, что я не позволю им проводить эксперимент на тебе. Ты знала это, как бы ты ни убеждала себя теперь в обратном. Старик не мог заставить меня — ни угрозой оружия, ни даже под действием наркотиков. А ты могла. И заставила. Заставила меня сделать нечто такое, на что я сам никогда бы не пошел. Мне легче умереть было, чем вновь посадить себе на плечи эту мерзость, эту грязь. И все из-за тебя!
