Джулия Джонс - Измена (Книга Слов - 2)
- Вы говорите, она девственница?
- Ручаюсь вам.
Фискель издал испорченной стороной своего рта пренебрежительный хлюпающий звук.
- Невелико сокровище. Сама тощая, глаза темные, а грудь маленькая. Даю вам на сотню меньше против вашей цены.
- У нее белая кожа, синие глаза и округлые бедра. Меньше того, что назначил, не возьму.
Мелли этот торг привел в негодование - тем более что в словах торговца, сколь бы неприятны они ни были, заключалась некоторая доля правды.
- Да не стоит она трехсот золотых, - стоял на своем Фискель. - Волосы у нее почти что черные, подбородок торчит вперед, и она чересчур длинная. Один ее рост отпугнет половину покупателей - мужчины не любят, когда женщины выше их.
Мелли казалось, что Фискель способен хаять ее хоть до конца зимы, но она утешалась тем, что он говорил бы то же самое и о наипервейшей красавице.
- Двести пятьдесят - последнее слово. - Бравый капитан сдавал позиции: ему уже нечего было противопоставить уничижительным замечаниям Фискеля.
- Двести двадцать пять, и по рукам. - Фискель улыбнулся половиной лица, в то время как другая осталась неподвижной, - довольно жуткое зрелище.
Капитан подкрутил кончики усов, не скрывая своего недовольства.
- Двести сорок.
- Двести тридцать.
- Идет.
Фискель, протянув капитану свою руку с длинными ногтями, скрепил сделку. Но капитан лишь сделал вид, что ударил по ней, не коснувшись ладони, и не без сожаления взглянул на Мелли.
- Вы заключили выгодную сделку, Фискель.
- Бывает и хуже, - пожал плечами торговец, расстегивая пояс, и Мелли на один страшный миг подумалось, что он хочет высечь ее или овладеть ею. Но он лишь запустил пальцы в прорезь на внутренней стороне ремня и достал оттуда два золотых слитка, каждый стоимостью в пятьдесят монет. Фискель вручил их капитану, а тот поскреб золото ножом, проверяя, настоящее оно или нет. Фискель вернул пояс на место. - Остальное получите, когда я проверю истинность вашего слова.
- Какого слова?
- Что она девственница. Вы испытали золото, я должен испытать девушку.
Капитан остался недоволен, но Мелли было на него наплевать - ее волновало другое. Что еще за испытание придумал для нее торговец? Она вспыхнула от гнева, но заставила себя успокоиться. Быть может, оставшись наедине с Фискелем, она сумеет пустить в дело нож.
- Беспокоиться не о чем, капитан, - говорил между тем торговец. - Я возьму ее с собой в гостиницу, посмотрю, как с ней обстоит дело, и уплачу вам что должен. Разумеется, если она окажется порченой, я потребую задаток назад, - бросил Фискель, сощурив здоровый глаз. - Впрочем, в таком случае я согласен избавить вас от девушки за тридцать золотых.
Капитан неохотно согласился.
- Я оставлю у гостиницы часового на случай, если вам вдруг захочется уехать среди ночи.
- Вы слишком добры. - Фискель склонился так низко, как только позволяло его увечье, и сказал Мелли: - Пойдем, девушка. Я желал бы покончить с этим делом еще до утра.
V
В Брене темнело рано. Солнце опускалось за горы на западе, и тень их падала на город. А в холодные зимние ночи, такие, как теперь, от озера поднимался туман, окутывая Брен ледяным покрывалом.
Если кто и решался выйти в такую пору на холод, то лишь в поисках тех скудных развлечений, которые город мог предложить. Брен не был знаменит ни искусствами, ни тонкой кухней, ни мудрыми беседами. Брен был городом силы, городом, знавшим цену крепкой армии и умевшим ценить сильных мужчин. Ночью мужчины Брена - женщины в счет не шли - развлекались тем, что осушали пару мехов дешевого эля и ставили на одного из бойцов у ямы, а если оставалось еще несколько медяков, то тратили их на шлюх.
Шлюхи в Брене не разгуливали по улицам и не толклись у таверн - погода для их легких нарядов была чересчур холодной. Своим ремеслом они занимались в борделях, которые помещались поблизости от бойцовых ям. Мужчина, выиграв заклад, обыкновенно шел к женщинам отметить удачу, а тот, кто проиграл, искал у них утешения. Утешиться, впрочем, можно было не с одними только женщинами, хотя Брен как солдатский город решительно осуждал все, что почиталось недостойным мужчины.
Но чаще уходили от гаснущих домашних очагов, лишь повинуясь холодному зову улицы. Оборонившись от стужи с помощью эля, они окружали ямы в ожидании кровавого зрелища.
Бойцовые ямы существовали в Брене задолго до постройки стен и даже прежде, чем он стал считаться городом, - с тех пор когда он был всего лишь преуспевающим сельцом. Одни говорили, что это ямы сделали бренцев кровожадными, другие - что это достославное качество бренцев как раз и породило ямы.
Бренских мужчин этот вопрос мало занимал: пусть над ним ломают себе голову попы да слабаки. Драка - вот главное.
Круглые ямы насчитывали около четырех человеческих ростов в поперечнике и меньше человеческого роста в глубину. Зрители, собираясь вокруг, делали ставки. Победителю по обычаю сбрасывали третью часть всех закладов. Впрочем, этого обычая почти уже не придерживались - разве что боец был особенно хорош или имел в толпе много сторонников. Правила отличались большой простотой: из оружия допускался только короткий нож, а в остальном бойцы не знали ограничений. Смерть, беспамятство или сдача одного из соперников считались победой другого.
В былые времена стены ям оснащались длинными железными пиками, дабы победитель мог насадить на них свою жертву. Так погибло множество народу но, хотя победитель всегда получал свою треть, от пик пришлось отказаться за недостатком охотников. Поговаривали, что такие бои все еще проводятся, нужно только знать где и отвалить немалые деньги.
Таул поднес мех к губам и надолго припал к нему. Остаток эля он вылил себе на голову. Зрителей собралось больше, чем в прошлую ночь. Рассказ об оторванной им руке, без сомнения, успел разойтись по городу. Ничто так не манит толпу, как возможность поглядеть на увечье. Таул ловил на себе оценивающие взгляды и видел обсуждающие его шепотом губы. Он чуял возбуждение толпы, чуял, как жаждет она крови, выпущенных кишок, поломанных костей. Это сборище внушало ему отвращение.
И однако, он даст им то, чего они просят. Он ощупал полотняную повязку на руке. Она затянута крепко и не соскользнет. Он волен навлекать бесчестье на себя, но не вправе бесчестить орден. Он пытался избавиться от колец: он выжигал мясо и втирал в рану опилки, он резал их крест-накрест острием меча - но кольца так и не сошли. Они не давали ему покоя, без конца напоминали о том, эмблемой чего они служили. Он вышел из числа рыцарей - но кольца жгли его позором.
Таул посмотрел на свои руки. Под ногтями осталась кровь - он не знал чья. Может, однорукого, может, его предшественника или того, кто был еще раньше, а может быть, даже Бевлина. Какая разница? Кровь - достойное для него украшение.
