Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)
— Мне кажется, нам следовало бы постепенно…
— Ничего не постепенно! Никакого «постепенно»! — крикнул во все горло Коссар. — Никоим образом! Делайте все что можете и как можно скорей! Не тащитесь, а прыгайте. Вот так!
Пародируя кривые Редвуда, Коссар сделал рукою широкий размах кверху и прибавил:
— Вот так поступайте, Редвуд! Понимаете? Вот так!..
5
Если есть предел материнской гордости, то предел этот, несомненно, был достигнут женою мистера Редвуда в тот день, когда сын ее, на шестом месяце своей земной жизни, сломал свою прочную колясочку и был доставлен в тележке молочника.
Юный Редвуд весил в это время пятьдесят девять с половиной фунтов, а рост его был ровно четыре фута. Наверх, в детскую, его несли двое — повар и горничная. После этого, конечно, материнская гордость скоро должна была перейти чуть не в отчаяние.
Возвратившись однажды из лаборатории домой, Редвуд застал свою жену в слезах.
— Что вы с ним сделали? — воскликнула она, бросаясь к мужу. — Скажите мне, что вы с ним сделали?
Редвуд осторожно подвел свою супругу к дивану.
— Успокойтесь, моя дорогая, — сказал он, — ужасного ничего нет; вы слишком переутомились. Колясочка была очень плоха, а вот мы теперь сделаем ему более прочную. Я уже заказал железное кресло на колесах.
Миссис Редвуд даже отшатнулась.
— Для ребенка кресло на колесах? — воскликнула она.
— Почему же нет?
— Да что он, калека, что ли?
— Какой же калека — молодой гигант, душа моя! Вам нечего его стыдиться.
— Но ведь вы ему давали что-то такое… Данди, признайтесь, что вы давали?
— Что бы я ему ни давал, но, во всяком случае, вреда это ему не принесло, как видите, — отвечал Редвуд.
— Да как же не принесло, Данди?!.. Ведь он прямо чудовище! — воскликнула миссис Редвуд, прижимая платок к глазам.
— Что за вздор! Какое же чудовище, когда он здоровый, крепкий и сильный мальчик, которым всякая мать могла бы похвастаться… Что вы в нем находите чудовищного?
— А рост?
— Ну, что же рост! Разве лучше быть таким пигмеем, как все дети, которых мы видим кругом? Полноте, он прекрасный ребенок…
— Да уж чересчур, — прервала миссис Редвуд сквозь слезы.
— Но ведь он больше расти не станет, — сказал Редвуд, кривя душою. — Он должен остановиться.
Рост, однако же, не остановился. К году ребенок вырос еще на одиннадцать дюймов и весил уже полтораста фунтов. Он теперь сравнялся по величине с херувимами Собора Св. Петра в Ватикане, а сила, с которою он цеплялся за волосы людей, подходивших к нему слишком близко, сделалась известной всему кварталу. Дома его возили в железном кресле на колесах, а для прогулок сделан был на заказ восьмисильный автомобиль, которым управляла мускулистая молодая нянька, только что кончившая курс в Национальной школе. У Редвуда, к счастью, всюду были знакомые.
По словам лиц, ежедневно видевших его на прогулках в Гайд-парке, юный Редвуд, действительно, был во всех отношениях прекрасным ребенком, если только не обращать внимания на его громадные размеры. Всегда веселый, не нуждающийся в том, чтобы его забавляли, он катался по улицам с огромной погремушкой в руках и весьма любезно перекликался с кондукторами омнибусов и полисменами, называя их «дядя» или «баба».
— Вот опять едет наш великан, — говорил обыкновенно кондуктор.
— Здоровый мальчик, — отозвался пассажир с крыши.
— С рожка кормили. Говорят, по целому галлону выпивает.
— Зато и выкормили! — восклицал пассажир.
Когда миссис Редвуд убедилась, что рост ребенка не прекращается, она впала в отчаяние. Она заявила, что никогда больше не войдет в детскую, что желает умереть, желает, чтобы умер ребенок, желает, чтобы все умерли, желала бы никогда не выходить замуж за Редвуда, желала бы, чтобы никто ни за кого не выходил замуж. Затем она хлопнула дверью и удалилась в свою комнату, где просидела безвыходно три дня, питаясь одним только куриным бульоном.
Когда Редвуд пытался ее успокоить, она швыряла в него подушками, плакала и рвала на себе волосы.
— Да ведь он же совсем здоров, — говорил Редвуд. — Ведь это и лучше, что он такой большой. Разве вы хотели бы, чтобы он был меньше других детей?
— Я хотела бы, чтобы он был похож на других детей! Не больше их и не меньше! Я хотела бы, чтобы он был таким же, как Джорджина, и я хотела вырастить его надлежащим образом, а вот он теперь, — добавила несчастная женщина прерывающимся от рыданий голосом, — носит четвертый номер башмаков для взрослых и катается на ке-ке-кероси-и-инке!
— Я не могу его любить! — прибавляла она, рыдая. — Никогда не полюблю! Он слишком велик для меня. Я не могу быть ему такой матерью, какой хотела бы!
В конце концов она, однако, согласилась пойти в детскую, где Эдуард Монсон Редвуд (кличка «Пантагрюэля» была дана ему уже после) катался на кресле, смеясь и болтая по-ребячьи; «Гу-у», «Ву-у», «дядя», «мама». Сердце миссис Редвуд растаяло при этом, она взяла сына на колени и вновь расплакалась, приговаривая:
— С тобой сделали что-то, моя радость, ты будешь расти и расти, но я употреблю все усилия, чтобы воспитать тебя как следует, что бы ни говорил твой отец.
И Редвуд, много содействовавший примирению матери с сыном, вышел из комнаты со значительно облегченным сердцем…
6
К концу года таких автомобилей, какой завел себе Редвуд, в западной части Лондона было уже несколько. Их видели будто бы одиннадцать штук, но при более тщательном исследовании оказалось, что в то время во всей столице их было только шесть. Похоже, действие «Пищи богов» на каждый организм было индивидуальным. Сначала она не была приспособлена для подкожных впрыскиваний, а при внутреннем употреблении не всякий желудок мог ее переварить. Попробовали, например, кормить ею младшего сына Уинклса, но ребенок оказался настолько же неприспособленным расти, насколько отец его (по мнению Редвуда) был неспособен к умственному развитию. Иным детям Гераклеофорбия приносила даже вред, и они гибли от какого-то непонятного расстройства пищеварения, как это было доказано «Обществом Борьбы с распространением „Пищи для рекламы“. Но дети Коссара ели ее с удивительной жадностью.
Рост вообще есть явление очень сложное, а применение новооткрытых средств всегда требует крайней осмотрительности, и потому никаких общих правил к употреблению Гераклеофорбии выработано еще не было. Судя по накопившемуся опыту, однако, уже можно было установить, что „Пища богов“ одинаково усиливает рост всех тканей организма, но лишь до известных пределов, в шесть-семь раз превышающих обыкновенные размеры человеческого тела. Что касается злоупотребления Гераклеофорбией, — введения в организм излишних ее количеств, — то оно, как это вскоре выяснилось, ведет к болезненным расстройствам питания тканей — к развитию склероза, рака, различных новообразований и тому подобному.
