Рэй Брэдбери - Из праха восставшие
Над столом прокатилась скорбная волна вздохов и испуганного бормотания: «Нет… Нет… Нет…»
— Не «нет», а «да», — сказал Отец, поплотнее запахивая свой древний саван. — Когда-то война была совсем простой: на одной стороне христиане и мусульмане, на другой — мы. Пока они верили в свои учения и не верили в нас, мы обладали вполне ощутимой плотью. Мы знали, за что нам сражаться, чтобы выжить. Но теперь — в мире, наполненном воителями, которые не нападают, а равнодушно отворачиваются или просто проходят сквозь нас, которые даже не оспаривают наше существование как крайне сомнительное — мы оказались безоружными. Еще одна приливная волна презрительного неверия, еще один губительный град небытия, и наступающий апокалипсис одним небрежным дуновением затушит наши свечи. Над миром пронесется нечто вроде пыльной бури, и нашей Семьи не станет. Она будет снесена одной простейшей фразой: «Вы не существуете, вы не существовали, вас никогда не было».
— Ах… А-а-а… Нет… — прошелестело над столом. — Нет, нет.
— Не так быстро, — попросил без устали строчивший Тимоти.
— Так в чем же состоит план военных действий.
— Простите?
— Ну, — сказала темная, невидимая приемная мать Тимоти Видимого, Тимоти, ярко освещенного, ясно различаемого, — ты развернул перед нами кошмарное очертание Армагеддона. Ты почти уничтожил нас словами. Теперь верни нам надежду. Мы знаем, с кем и с чем мы сражаемся. Но как нам победить? План контратаки, пожалуйста.
— Вот так уже лучше, — пробормотал Тимоти, без труда поспевавший за неспешными словами матери.
— Проблема в том, — вступил призрачный пассажир, — что люди должны поверить в нас до некоторой степени. Поверив в нас слишком уж истово, они тут же начнут затачивать колья и ковать молотки, вырезать распятия и шлифовать зеркала. Убедив их, мы пропали, не убедив — пропали. Как нам сражаться, не подавая вида, что сражаемся? Как проявить себя, не проявляясь излишне отчетливо? Как сказать людям, что мы не умерли, хотя и похоронены по всем правилам?
Темный отец тяжело задумался.
— Рассредоточиться.
Все присутствующие повернулись и взглянули на рот, внесший это предложение. На рот Тимоти. Тимоти вскинул тлаза и с ужасом понял, что, сам того не заметив, встрял в разговор.
— Повтори, пожалуйста, — приказал отец. Тимоти плотно зажмурился и повторил:
— Рассредоточиться.
— Поподробнее, сынок.
— Ну вот, — сказал Тимоти, — посмотрите на нас, мы тут все в одной комнате. Мы тут все в одном Доме. Мы все в одном городе.
— И так что? Ты говори, говори, — подбодрил его спеленутый отец.
Тимоти негромко пискнул. Встревоженная мышь юркнула к нему за пазуху. Паук, висевший у него на шее, мелко завибрировал. Ануба глухо заворчала. Но раз отец сказал «говори» — приходилось говорить.
— Ну вот, — сказал Тимоти, — у нас же тут в Доме строго ограниченное место для всех этих листьев, что прилетают на крыльях ветра, для всех зверей, которые проскальзывают лесными тропами, для всех прилетающих летучих мышей, для всех дождей, падающих с неба. У нас осталось совсем немного чердачных каморок, причем одна из них уже занята призрачным пассажиром и его медсестрой. Осталось совсем немного погребов для древнего вина, совсем немного чуланов, где можно хранить полупрозрачные, почти неосязаемые эктоплазмы, совсем немного стенной поверхности для новых мышей, совсем немного углов для паутины. А потому нам нужно бы распределить души пошире. Как-нибудь вывести их из Дома и разместить в безопасных убежищах по всему штату, если не по всей стране.
— Ну и как нам это сделать?
— Так у нас же, — начал Тимоти и смущенно смолк.
Ну кто он такой, чтобы объяснять тем, кто неизмеримо его старше, как им жить — или, вернее, как им продолжать свое недоумершее существование?
— Так у нас же, — продолжил он, набравшись смелости, — у нас же есть кому заняться этим расселением. Она может поискать в ближних и дальних окрестностях пустые тела и пустые души, и когда найдутся большие, не до конца заполненные емкости и крошечные, полупустые флакончики, она сможет приспособить их под тех из нас, кто захочет переехать.
— И кто бы это мог быть такой? — спросил кто-то, заранее зная ответ.
— Та, кто поможет нам перераспределить души, находится сейчас на чердаке. Она спит и видит сны, она и здесь, и не здесь, и я уверен, что если мы попросим ее о помощи, она согласится. А тем временем давайте будем думать о ней и познакомимся поближе с тем, как она живет, и с тем, как она странствует.
— Так кто же это все-таки, — спросил все тот же голос.
— Кто? — удивился Тимоти. — Да конечно же Сеси.
— Да, — подтвердил голос, чистый и звонкий, как прыгающий по камешкам ручей.
— Я буду, — сказала Сеси, — как сеятель, бросающий пушинки семян на ветер, чтобы позже, в другом месте они распустились цветами. Сделаем так, что я буду брать бесприютные души по одной и буду носить каждую душу над землей до тех пор, пока не найду удобное место, чтобы ее пристроить. В нескольких милях за городом уже который год пустует ферма, заброшенная после пыльной бури. Давайте найдем добровольцев из числа собравшихся к нам родственников. Кто захочет перебраться в это укромное место и взять эту пустующую ферму, чтобы жить и растить детей спокойно, вне опасного соседства с городами? Кто?
— А почему бы и не я? — спросил с дальнего конца голос, сопровождаемый хлопаньем огромных крыльев. — Почему бы и не я? — сказал дядюшка Эйнар. — Я умею летать и смогу добраться туда сам, если только ты мне поможешь, будешь поддерживать мою душу и разум.
— А что, дядюшка Эйнар, ведь и точно, — сказала Сеси. — Ты, крылатый, подходишь для этого дела лучше всех. Ты готов?
— Да, — сказал дядюшка Эйнар.
— Так чего же мы тогда ждем?
Глава 15. Дядюшка Эйнар
Это займет не больше минуты, — сказала жена дядюшки Эйнара.
— Я отказываюсь, — сказал дядюшка Эйнар. — И это заняло не больше секунды.
— Я все утро стирала, — сказала жена, — а теперь ты не хочешь мне помочь. Видишь, уже дождь собирается.
— Ну и пусть дождь, — крикнул дядюшка Эйнар. — Только и не хватало, чтобы из-за твоих постирушек меня ударило молнией.
— Но у тебя же это так быстро, — сказала она. — Взлетел и сразу назад.
— И все равно я отказываюсь, — сказал он, нервно подрагивая огромными, как навес бродячего цирка, крыльями.
Она молча подала мужу конец тонкой веревки, обильно увешанной свежевыстиранным бельем.
— Вот до чего я дошел, — пробормотал он, неприязненно вертя веревку в пальцах. — Сушилка для постирушек, ну кто бы мог раньше в такое поверить?
