Алексей Егоренков - Змеиный бог
Стрелок подобрал одежду и сел на кровати. Он сказал:
— Наоборот. Кочерга со мной — крови не будет.
Пако зевнул, едва не глотнув песка.
— А, койот меня дери, — сказал он. — Сержиньо! Поди сюда.
Спустя четыре зарницы и две пары славных поросячьих стейков Пако оставил Сержиньо сторожить Масляного Джека, а сам побрел в компании Пепла вниз. Вглядываясь в ночные тени, стрелок от раза к разу подмечал, что помнит каждую веху с инженерной точностью. Кошмар в особняке взвел его нервы как взводят боевую пружину, до самой приятной точки натяжения.
— О чем задумался, чико? — крикнул Пако, хрустя хворостом где-то внизу. — В нужник зайти не успел? Ходи прямо здесь!
— О нашей конечной цели, — сказал Пепел и спрыгнул к нему на тропу.
Мексиканец фыркнул.
— Цели! — сказал он. — В калавосе, слингер, цель на месте не стоит. И думать надо сразу в две, три, четыре стороны. Да на столько ходов вперед, сколько в голове помещается.
Пако гордо стукнул себя кулаком в распятие.
— На четыре хода по восемь сторон. То есть нет. Наоборот. Мой рекорд. В холмах Беверли, пута соврет, у режиссера одного хазу выиграл. До самого утра сидели.
— Теперь у тебя две? — спросил Пепел, кивнув на горное убежище Куклодела у них над головой.
— А? Да. Нет. Нет, чико. Всё в пользу компании, всё в общак.
Они выбрались на трассу и остановились, озираясь по сторонам, оба ленивые и выпившие, похожие на двух гуляк, выбравшихся на перепутье.
— И что теперь? — спросил Пако.
— Теперь ждать.
Дальняя сирена утихла, и буря постепенно улеглась. В придорожной осоке закрякал мускусный селезень. На востоке уже тлела новая заря.
На дворе стоял сентябрь две тысячи двенадцатого года.
Теплое дыхание Стены уступило, сдавшись перед морозным канадским ветром, и сверху посыпалась ледяная крупа. С каждой секундой ее становилось больше и больше — вскоре и шоссе, и волосы Пако, и прерия вокруг — всё засияло в лунном свете как хрустальная люстра. Держась к ветру спиной, стрелок надвинул шляпу пониже, поднял ворот и закурил.
— Что тебе известно об армейских технологиях? — спросил он, без труда потушив спичку под этим мелким градом.
— Какая армия, слингер, — отозвался торговец. — Ты лучше думай, как мотерос нам поймать. Они ж гоняют, что твоя зарница.
Пако всё время расхаживал туда и сюда, либо топтался на месте и приплясывал — то ли от холода, то ли от нетерпения. У него под каблуками хрустела крупа.
— Ацтеки странный народ, — сказал Пепел. — Эта их мусорная техника, может статься, опережает и нашу, и вашу.
Торговец остановился и горячо закивал.
— Колдуны у них работают над машинами, — сказал он и переступил с ноги на ногу — хруп-хруп. — Живые кости с железом сплетают, чтоб оно бежало, как дикий зверь. А в топливо — кровь индюшиную льют.
— Что они сплетают, так это технологии, — сказал Пепел. — Аэрозольные баллоны для краски, нашу механику, ваши старые дизели…
Хруп-хруп.
— А в баке машины той — бычье сердце, для мощи, — подхватил мексиканец. — Ты думаешь, слингер, мы всё это повторить не пробовали? В белых руках оно не действует, одна мерзость получается. Шаман тут нужен. И Сатана.
— Или вот этот их… реактивный поддув, — сказал Пепел. — Другие индейцы не знают, как лопату взять. Откуда у ацтеков…
— Ш-ш! — торговец поднял руку.
Стрелок замолчал. Где-то вдали верещали моторы, и звук их быстро приближался. Минуты не прошло, как из-за кручи брызнул свет.
Ф-ф-ф-ф-Ф-Ф-З-З-ИУ-У!
Большая трехколесная машина пронеслась между торговцем и слингером, разрезав темноту спаренным фонарем. Из-под широких колес мотоциклета брызнул колотый лед. Две фары машины светили сквозь неровные глазницы черепа, венчавшего ее рулевую колонку.
— Буйволиный, — заметил Пепел. — И совсем ведь не коровий.
Мотоциклет унесся прочь, и еще две машины просвистели мимо. Их наездники верещали и гоготали, корча путникам страшные гримасы.
— Путо пендехо, ты что стоишь! — заорал Пако.
Последний мотоциклет пронесся мимо и поплыл голубым факелом навстречу далеким северным просторам. Стрелок плюнул на кончик сигары, наставил ствол против манжеты.
БАХ-бах-бах! БАХ-бах-бах! Эхо выстрелов катилось над прерией, а он отправлял и отправлял пули вслед удаляющимся огням, пока не увидел, что синие факела выходят на разворот.
— Слингер, — Пако немного отрезвел. — Ты что это, слингер?
— Моя игра — мои правила, — сказал Пепел. Он подбросил оружие, перебросил через себя и ловко перехватил другой рукой.
Загудел маховичок, выщелкивая пустые гильзы. Ожидая перезарядки, стрелок поскреб мушкой щетину.
— Слушай, — сказал он. — Всё-таки не пойму: зашло сто два, вышло двое. Оба легавые, допустим. Ну, а трупы? Сотня трупов куда делась?
— Ты убить себя хотел, путо? Лучше б стреляться позвал, кусок ты мьерде. Я б тебя без пыток убил, — ответил торговец, переступая на месте.
— Ацтеки никого не убивают и не пытают, — сказал Пепел.
— Ты это моему покойному свекру скажи. Кукарачас ему в окопе сердце вынули.
— У них была война, — сказал стрелок.
— И шкуру спустили, — сказал Пако.
— Война и голод, — подтвердил слингер. Он добавил: — Шкура — это к урожаю.
Первый мотоциклет приблизился к ним и остановился рядом, хрустя ледяной крошкой. Впереди машины на длинной штанге катилось небольшое ведомое колесико, а за спиной ацтека-наездника мололи крупу два огромных ведущих колеса, высотой в человеческий рост. Бронзовые трубы всех мыслимых форм и диаметров оплетали машину сложной грибницей и широким веером торчали позади. Буйволиный череп ярко светил глазами-фарами. Во рту его скрывался приемник, настроенный на денверское радио.
За первой машиной прибыли еще три, все грубо замаскированные под животных: крыса, орёл, дикобраз и нечто вроде ягуара, с мордой, подозрительно напоминавшей раскрашенный умывальный таз.
Ездоки спешились. Водитель умывального ягуара, носивший на лице такой же таз, но чуть поменьше, встал позади слингера, весьма осложнив тактическое положение. Орел и Крыса, огромные татуированные воины, остановились впереди, а Дикобраз остался поодаль, у своей щетинистой машины, и вёл себя так, будто не имел к шайке никакого отношения. На бронзовых телах ацтеков сияли бронзовые детали. Гладкие лица индейцев выдавали не больше, чем маска ягуара у Пепла за спиной.
Вожаком этой стаи оказался крепко сбитый паренек калифорнийской наружности. На голове он носил жестяной мотоциклетный шлем, изрядно погнутый и продырявленный, зато украшенный свежими рогами из индюшиных перьев. Глаза вожака прятались под жестяным забралом. Под носом индейца поблескивало кольцо, а в нижней губе виднелась гайка, навинченная на болт.
