Андрей Ракитин - Мое королевство (Химеры - 2)
Устраивая лежбище в сухой песчаной яме под сосновым выворотнем и запасая топливо на ночь, бродяга успевал время от времени влить в губы незнакомки две-три капли воды с платка, который смачивал тут же, в родничке среди папоротников и лапчатки, и убедиться, что жилка на шее бьется, хотя женщина все еще оставалась без сознания. При свете костерка бродяга, наконец угомонившись, осмотрел ее еще раз и ощупал одежду: одежда была мужская, но изящная, очень хорошей выделки замшевые брюки и сапожки, рубашка из тонкого полотна. А белье... Лицо женщины, отмытое от грязи и крови, было немолодым и очень усталым. Такая, пожалуй, не поразила бы с первого взгляда в толпе. А во второй смотреть не стоило. Затягивало.
- Да ты красавица, моя милая, - пробормотал мужчина, подбрасывая ветки в костер.
Утром следующего дня с женщиной на руках он вошел в небольшой курортный городок Ле Форж.
Ле Форж. Предместье Эрлирангорда, 17 верст. Основан неким м.Форжем, отправившимся на воды и попавшим на это место. Характеризуется мягким климатом, здоровым воздухом и наличием большого числа минеральных источников. Один из оных признан святым и является местом поклонения как христиан, так и почитающих Хранителя. В обычное время население поселка составляет полторы тысячи душ, но в сезон увеличивается втрое. (Живописная Метральеза. Эрлирангорд и окрестности. Том 2, год издания 1870.)
Этим летом на курортников был неурожай то ли мужчина пришел слишком рано, только главная и единственная улица городка была пуста насквозь - если не считать, конечно, одинокой курицы, роющей пыль, и следов коровьих копыт и "лепешек", оставшихся с утра. Незнакомец шел, твердо ступая, и вялые георгины из окрестных палисадников махали ему рыжими головками. Улица постепенно расширялась, а дома выросли до двух этажей. На железные ставни, запирающие витрины, бросали тень веселенькие полосатые маркизы, вывески свидетельствовали о назначении лавочек, а над городом блестели в нарождающемся солнце церковная колокольня и пожарная каланча. Незнакомец огляделся:
- И где тут, интересно, гостиница?
- Она закрыта. И проходи, пожалуйста, ты мешаешь мне размышлять о тщете сущего.
- О... чем? - на офонаревшего бродягу взирал, подпирая уличный фонарь, длинный мальчишка в весьма потрепанной одежде, но с перевязью от меча через грудь. К перевязи крепилась туго набитая почтовая сумка. Свободной рукой парень нежно прижимал к себе еще охапку газет. Развернутый к зрителю крупный заголовок вещал, что это "Утро рыцаря." Вопрос младый вьюнош проигнорировал.
- Э-э, - сказал бродяга как можно вежливее. - Не будет ли любезен мессир подсказать, где отыскать место для отдыха. Моя спутница в нем нуждается. И во враче.
- Врача нет. Ничего нет. А я дурак.
Парень кинул на землю и яростно пнул ни в чем не повинные газеты. Вслед за ними отправилась сумка.
- Пойдемте, я отведу вас к аптекарке. Она дура, но сдает комнаты.
И размашисто зашагал к ему одному известной цели.
Целью этой был аккуратный домик, прятавшийся в густом абрикосовом саду за поворотом улицы. Некрасивая черненькая девица, стоя на деревянном крылечке, вытряхивала половики.
- Это она? - спросил с интересом бродяга.
- Нет, это Лиза. Лиза, Муся у себя?
- Нет, к зеленщику пошла. А это кто?
- Человек, - сказал парень. - Он комнату ищет.
- А-а, - Лиза еще раз яростно встряхнула цветастую тряпку. - Разувайтесь и проходите.
Бродяга, по причине занятости рук, не разулся, но прошел. В прихожей было полутемно и пахло травами. В набитой мебелью комнатке этот запах стал еще гуще. К нему примешался запах свежей краски. Бродяга положил свою ношу на кровать, разогнулся и глубоко вздохнул:
- Хорошо-о. И все же, как насчет доктора?
Брови Лизы изогнулись домиком:
- А вы разве не знаете, что всех врачей еще третьего дня препроводили конвоем в столицу на случай беспорядков? - Произнеся на одном вздохе эту длинную фразу, она посмотрела на гостя испытующе своими сливовыми глазами.
- Видите, мазель, я давно не бывал в столице. Как, вы говорите, она называется? А впрочем, все равно. Ее нужно вымыть и оставить спать, я думаю, этого достаточно.
- Кого, - ахнул мальчишка, - столицу?
- У Муси есть какие-то соли... - раздумчиво произнесла Лиза. Вышло это у них в унисон. Постоялец только головой крутнул.
- А вот и я! Лиза!.. - блеклая особа Лизиных примерно лет, со стянутыми на затылке волосами прервалась на полуслове: - Здрасьте. А вы кто?
- Постоялец, - буркнул вьюнош.
- А-а...
- Даг Киселев, - гость поклонился и пожал протянутую Мусей потную ладошку. - Писатель.
Муся хлопнула ресницами.
- Марфа, - сказала она.
- Лиза.
- Лаки, - буркнул младый вьюнош. - Писатели такими не бывают.
- Лаки!! - взвизгнули девицы разом. Молодой философ отступил под их натиском с видом: "а я чего, а я ничего."
- Извините его. Времена просто смутные, - Муся ткнула рукой в сторону окошка, за которым висела в небе размытая радуга. - Курортники разбежались... На весь город врачей я да акушерка. Совсем замотали.
- Ничего не болит, а каждый день что-нибудь но... - обрывая на полуслове, Лиза ткнула Лаки острым локотком.
Даг вытащил из кармана мешка аккуратно свернутую гербовую бумагу. Все трое с глубоким почтением разглядывали лиловые разводы, золотой обрез и глубокую зелень печатей. "Сим удостоверяется..."
- А мы тоже газету издаем, - сообщила Муся. - Ой, а где?..
Лаки густо покраснел.
- Ну не могу я. Рвешься-рвешься, а они на самокрутки да на растопку. А я, между прочим, не кастрюли паял...
- А что в столице? - спросила с робким трепетом Муся.
- Он не оттуда. А ты, - тут опять воспоследовал тычок под ребра, - мог бы и сходить. За день обернулся бы.
- Я прецептор! Я не могу бросить прецепторию.
- Ладно. Прецептор, отцептор, а к колодцу пойдешь.
Погружаясь в лохань с горячей водой и вдыхая карамельный запах дешевого мыла, Даг подумал, что иногда совсем не много нужно для счастья.
На коленях Лизы мурлыкающей кошкой свернулась гитара.
- Кровью, стихами,
петлей внахлест,
серым прибоем крыш
рушится город в колодец звезд,
а ты стоишь и молчишь,
деревянный ангел, деревянный ангел...
Никогда прежде Даг не знал, что женский голос может гудеть, как колокол. Это было контральто такой глубины и силы, на таком пределе, что причиняло боль.
Они думали, гость спит. Они собрались под висячей лампой-трехлинейкой, укрытой оранжевым абажуром; аптекарка вязала, Лаки ел, иногда замирая с непрожеванным куском во рту, потому что Лиза пела.
- Мне показалось, он не хочет, чтобы она проснулась, - вдруг сказала Лиза. - Он днем сказал, что если мир заглянет в ее глаза, то никогда не останется прежним.
