Шмиэл Сандлер - Последняя любовь царя Соломона
Глава двадцать третья
В застенке
По приказу маршала меня отвели в камеру, где моим соседом оказался плешивый политик. - А, монарх вонючий, - приветствовал он меня, - насосался крови народной? - Заткнись! - Оборвал я его. В свое время я спас этого человека от смерти и теперь он платил мне черной неблагодарностью. Три дня, которые я просидел с ним, были сущим адом. Он бесконечно травил и попрекал меня монархическим прошлым. Несколько раз я бил котелком от супа по его плешивой головке. Он начинал визжать, в камеру врывались тюремщики и избивали нас обоих. На четвертую ночь, когда я спал, он подло ударил меня осколком бутылки в шею и тяжело ранил. Я потерял сознание. Очнулся я за городом, заваленный кучей мусора. Скорее всего, меня приняли за мертвеца, вывезли из тюрьмы и бросили на свалку. Ну что ж, политик, сам, не ведая того, ты отблагодарил меня за мой поступок. Теперь мы квиты. Придя в себя, я отполз от груды мусора и пролежал рядом с останками разлагающейся рыбы более суток, пока меня не подобрали местные арабы. Подлечившись, я задумал пробраться к Веронике, но вдруг увидел в газетах, что моя возлюбленная торжественно назначена главной и любимой женой царя Соломона. Я представил себе на мгновение как Тип, не снимая сапог, с грубым и необузданным натиском овладевает ею сзади, и холодный пот выступил у меня на лбу. Горю моему не было предела. Немного утешило меня известие о смерти рава Оладьи. Поговаривали, что старик умер от дряхлости, но я был уверен, что тут не обошлось без козней маршала и его подручных из канцелярии тайной полиции. Во время похорон рава разразился страшный скандал. Выяснилось, что он не прошел обряда обрезания во младенчестве, и с марокканскими евреями, точно так же как и с русскими, не имел ничего общего. Для "марокканцев" это был большой удар, для "русских" - подавно. Его похоронили без почестей и вместо надгробного камня поставили на могилу двухпудовую гирю. Народная молва гласила, что это был его личный рекорд, и он носил на своих причиндалах именно такой вес. Я не верю в это, хотя всякое бывает, человек он все же был неординарный и если бы ни его безвременная кончина, кто знает, по какому пути пошла бы страна в грядущем, двадцать первом веке. Премьер-министром назначили мою бывшую жену. Это было совершенно неожиданно для меня и делало честь ее уму. Из третьеразрядной фаворитки возвыситься в чиновное лицо столь высокого ранга отнюдь не просто. Плешивый политик попал под амнистию, и, выйдя из стен тюрьмы, ушел в глубокое подполье, пытаясь сколотить вооруженную оппозицию.
Глава двадцать четвертая
Письмо от любимой
Сначала я обманывал себя тем, что Вероника, наверное, так же как и все, приняла маршала за меня. Но ведь она знала о его затее. Я ничего не скрывал от нее. И потом, разве можно спутать мои чувства к ней с тем, что мог дать ей маршал? Конечно, он предлагал ей немало, но вряд ли это стоит той любви, которую я испытывал к ней. Так я терзался, пока однажды не получил письмо и чемодан набитый долларами. Чемодан принесли арабы, подобравшие меня. Один из них был придворным поставщиком ослиного молока, в котором, для омолаживания, купались царские жены. Через него Вероника вышла на меня. Кроме денег я обнаружил в чемодане письмо. Писала моя любимая. Она умоляла меня покинуть страну: "Твое сходство с маршалом беспокоит его. Он не пожалеет сил, чтобы найти и уничтожить тебя" В тот же вечер я позвонил ей. Она расплакалась, услышав мой голос. - Нас могут подслушать, ты должен немедленно уехать, немедленно, ты слышишь?! - Ты ведь знаешь, я и в первый раз остался из-за тебя. - А сейчас ты сделаешь наоборот: уедешь ради меня. - Я люблю тебя. - И я тебя, милый. Только ты один и никто больше не был в моей жизни. Это были последние слова, которые я услышал от нее. В тот же день я уехал и это спасло мне жизнь, потому что ночью за мной уже пришли агенты тайной канцелярии. А через год монархия в Израиле была свергнута. Тип бежал в неизвестном направлении. Жен распустили, а религию отделили от государства. Премьером был избран плешивый политик. Он стал национальным героем: оппозиция, которую он сколотил в подполье, сыграла свою роль, приведя к свержению монархии. Я несколько раз обращался в посольство с прошением вернуть мне израильское подданство, но каждый раз мне вежливо отказывали. Новый премьер считал, что я злейший враг еврейского народа и могу способствовать реставрации монархии. На самом же деле, Плешь не мог простить мне, то, что я бил его в камере котелком по лысине. О судьбе Вероники я долгое время ничего не знал, и только недавно (через бывшего придворного поставщика ослиного молока, которому я был обязан жизнью), мне удалось раздобыть документы, подтверждающие, что она была уничтожена в день нашего последнего с ней телефонного разговора. Подлый маршал, как всегда, перехватил нашу беседу и убил ее, послав своих агентов по моему следу. Мне удалось, не без помощи моих спасителей, ускользнуть от него. Как я люблю тебя Вероника!
Глава двадцать пятая
Тюфяк
10 марта 1977 года. Я уже два года в Штатах. Забрался в захолустье, подальше от цивилизации. Смаковать свою тоску мне хотелось в одиночку за поеданием дешевых сосисек из поддержанного холодильника; так мне было легче и привычнее переносить горе. Сегодня в местной лавке продавец-индеец с удивлением спросил меня: - Ведь вы покупали утром спички, сэр, зачем вам еще? Я не обратил внимания на его вопрос, а потом заподозрил неладное. "Может быть это Тип, ведь мы теперь двойники?" Чтобы не напугать продавца, я не рискнул ни о чем расспрашивать, но стал ждать появления маршала. И он появился, под ручку с моей "Бывшей". Она перекрасила волосы, намалевалась так, что ее невозможно было узнать, и нацепила на глаза солнечные очки. Я выследил их, узнал номер телефона и позвонил. Трубку взял маршал. - Поздравляю, сказал я, - вы назначены царем Соломоном. Он помолчал немного, видимо, разнервничался. - Значит, ты жив, дружище? - сказал он, - как поживаешь? - Твоими молитвами. - Заходи, будем рады тебе, - сказал он и положил трубку. Я знал, что он будет убегать сейчас же (не теряя времени и, несмотря на поздний час), и уже ждал его в подъезде. Он, видимо, хотел скрыться без нее, но она, почувствовав это, выбежала за ним, и я встретил их бранящимися у самого выхода. Увидев меня, он вытащил нож: - Ты был не очень способным учеником, - сказал он, - до сих пор я щадил тебя. Надеялся, что возьмешься за ум, но ты неисправим. Придется от тебя избавиться, как это не больно, я ведь в тебя не мало труда вложил. Пока он разглагольствовал, я спокойно подошел и ударил его кулаком в висок. Тип не ожидал этого. Он был вооружен, а я нет. И он, видно, подумал, что и на сей раз, сломил мое сопротивление. Я вложил всю силу и ненависть в этот удар. Он упал, как подрубленный. Моя бывшая жена с визгом бросилась к Типу, но я знал, что он мертв. - Что ты наделал, ничтожество! - закричала она. Но я знал, что она не права, и она тоже знала об этом. Только ей от этого было тем более горше, а я почувствовал внезапное облегчение. Теперь то я умею постоять за себя. Ей я не сказал ни одного слова. Я не стал даже убегать после убийства. Я уходил от них медленно с достоинством. Когда я открыл двери, она вдруг окликнула меня: - Тюфяк! Я обернулся. Она сняла очки, и к своему ужасу я узнал Веронику. Как мог я принять ее за свою жену? - Да, - сказала она, с трудом сдерживая ярость, - ты - Тюфяк! Таких как ты не любят, потому что ты видишь и жалеешь в этом мире только себя. - Вероника! - И даже в женщине ты любишь и жалеешь только себя. У тебя нет сердца, ты озабочен только самим собой и своими проблемами. Будь ты проклят, ничтожество и червяк! И вот здесь я не выдержал. Ужас и страх охватили меня. Я не верил своим глазам. Нет, это не правда, я ослышался. - Милая, - сказал я, - я искал тебя, я люблю тебя! - Прочь! - сказала она, - и в любви ты в первую очередь любишь самого себя. - Вероника! - Прочь! - Она вытащила из сумочки пистолет. - Убей меня, - сказал я. Я хотел умереть у ее ног. Перспектива эта вдруг показалась мне заманчивой и желанной. - Прочь, тюфяк, - она отмахнулась от меня как от мухи, - на таких как ты пули жалко. Раздался выстрел, и она упала на безжизненное тело Типа. "Чем не Ромео и Джульета, - пронеслась у меня кощунственная мысль, Шекспира на вас нет, педерасты" Боже, неужто она так любила его? Опять ложь, опять обман. Зачем мне жить, если она не со мной? Я схватился за голову, и, завыв в отчаянии, как дикий зверь в ловушке, пошел в темную глухую ночь, навстречу своему одиночеству.
