Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом
— Урна, — сказал я. Я эту остановку хорошо знаю, каждый раз там сажусь, когда на шахматы еду.
— Ты понимаешь, Мотя, — сказал Алик, — если так пойдет дальше…
— Изображение и звук, — сказал я, показывая, что все понял не хуже самого Алика.
— Вот именно. Никогда так не было.
Не было — я мог это подтвердить. Обычно если у Алика случался зрительный переход, если видел он что-то в другом из своих миров, то слышать и ощущать он продолжал свою, нашу, общую реальность. А если переход был звуковым, то видел и ощущал Алик свой, наш, собственный мир. Никогда раньше не было, чтобы видел он и слышал другую реальность, а ощущал свою, нашу. А теперь случилось. И значит, когда-нибудь все пять его чувств одновременно начнут воспринимать информацию не из нашей действительности, а из другой, и добро еще, если из одной и той же, а если из разных? Если видеть он будет один мир, слышать другой, ощущать третий, а запахи будут приходить из четвертого?
Я понимал, почему Алику стало страшно, почему он не пошел в школу, а пришел на нашу аллею, да так и сидел весь день на скамейке, ожидая, видимо, что это придет опять… надолго? Что, если навсегда?
— Странно, — сказал он. — Эта Оля мне никогда не нравилась.
— Ну да, как же, — хмыкнул я. — Ты же с ней на той дискотеке полвечера танцевал, забыл, что ли?
— Так это я в пику Соньке, — пробормотал Алик. — И совсем я не…
— А она решила, что совсем, — отрезал я. — Ты мог в тот вечер выбрать или нет? Скажи честно: пойти провожать Соню или Олю? Мог? Была у тебя такая мысль?
— Была, — честно согласился Алик. — Но я не…
Он прикусил язык. В то время мы уже достаточно разбирались в том, что с ним происходило, чтобы не путаться хотя бы в простейших вещах. Конечно, был у него такой выбор. И значит, именно в тот вечер возникло ответвление… Интересно, как там действовала Ольга, чтобы заполучить Алика в мужья — судя по рассказу, он стал-таки ей мужем, покупал рыбу, которую положил… нуда, в холодильник, очевидно, который там называют фрижером, и машина у них была своя, неплохо им живется, видимо, в том мире…
— Опережающая ветвь, — сказал Алик, он, похоже, оправился после моего появления, смотрел не со страхом, а с интересом, ему уже поговорить хотелось, все обсудить, выслушать мои возражения.
— Опережающая, — согласился я. — Если ты успел жениться на Ольге.
— Знаешь, — задумчиво сказал Алик, — она сильно изменилась, такая стала…
— Может, ты и здесь на ней женишься? — усмехнулся я.
— Не болтай чепухи!
— Ну почему… — продолжал я развивать свою мысль. — Неплохая девчонка, к тебе клеится, мало ли что будет через несколько лет, это сейчас она тебе не очень, а потом, может, любовь, то-сё. Может, и здесь будут вместо холодильников фрижеры, говорили же раньше «деньги», а теперь «бабки»…
— Хватит, — рассердился Алик. Он всегда, когда сердился, начинал лучше соображать, это было мне известно, иногда я специально старался его разозлить, не очень при этом думая о том, что в состоянии раздражения у Алика менялись возможности выбора, веер жизней получался другим, и когда выбираешь свое будущее, желательно все-таки делать это, не раздражаясь на весь мир, а спокойно, взвешенно, даже если совершаешь выбор бессознательно, интуитивно — как все мы обычно и поступаем.
— Для тебя шуточки, — продолжал Алик, — а я… А мне…
— Да, — сказал я. — Извини. А то сейчас ты подумаешь, что пора дать мне в морду, не дашь, конечно, я тебя знаю, но развилка все-таки возникнет, и где-то ты меня треснешь, мы поссоримся, у тебя больше не будет друга, придется тебе самому…
— Прекрати, — пробормотал Алик. Он поднял на меня взгляд, глаза у него были больные, как у моего деда, когда у него определили рак и прямо сказал и, что больше двух-трех месяцев он не протянет, но Алику было не семьдесят три, а шестнадцать, у него не должно было быть такого взгляда, он не должен был думать, что жизней у него миллионы, и за каждую отвечает он и никто другой, это не так, потому что те, кого он ежеминутно рождал своим выбором, потом выбирали сами, и сами рождали новые ответвления реальности, Алик тут был ни при чем, и потому не нужно так…
Странно: я совершенно не думал тогда, что и сам каждое мгновение выбираю себе будущее, и не только я, но все люди и все звери, и даже у электрона есть выбор пути, выбор функций, в которых мы с Аликом совсем еще не разбирались: прочитали на эту тему несколько статей в научно-популярных журналах, пробовали осилить как-то толстый том Ландау и Лифшица, но из этого пиратского налета на теоретическую физику, естественно, ничего не получилось.
Значительно позже, когда я уже щелкал волновые функции, как орешки, и любая квантово-механическая задача казалась мне ерундой по сравнению с уравнениями ветвлений, которые я составлял в надежде когда-нибудь решить хотя бы численно, так вот, значительно позже того нашего разговора на бульваре я понял простую, казалось бы, мысль, которая могла бы прийти мне в голову и раньше: если каждый из нас, «нормальных» людей, имеет достаточно высокий шанс прожить жизнь до преклонных лет, то у Алика этот шанс неизмеримо меньше, потому что миллионы проживаемых им жизней создают и в миллионы раз больше рисков, и кто знает, в какой момент Одна из очередных его склеек с другой ветвью окажется несовместимой с жизнью — здешней, единственной, что бы ни говорила по этому поводу теоретическая физика.
Так в результате и получилось. Вот только… Кто-то ударил Алика ножом в сердце. Пусть не здесь, а там. И если бы склейки не произошло, разве это хоть на йоту изменило бы тот факт, что на другой ветви (а может, на десятках или сотнях) его все-таки убил… или убила…
Кто?
Я вернулся домой, чтобы поесть и посидеть в относительной тишине. Дома никого не было, у Светки в два часа начинался кружок танца. В холодильнике я нашел полуфабрикаты и большую кастрюлю борща, который есть сейчас мне совсем не хотелось. Сделал себе яичницу из двух яиц, достал ветчину, насыпал в кипяток две ложки растворимого кофе — завтрак джентльмена, или ленч, как говорят в Англии, где я никогда не был в этой реальности, но наверняка был в какой-то другой, потому что посетить Лондон мне хотелось всегда: пройтись по Пиккадилли, заглянуть в музей мадам Тюссо, выйти из метро на Бейкер-стрит напротив дома 221-6…
Мобильник зазвонил, когда я поднес ко рту первый кусок омлета.
— Добрый день, это Учитель…
Какой еще, к черту, учитель? Неужели Света что-то натворила в школе?
О господи, Учитель, следователь, ну, конечно.
