Амит Залуцкий - Трое в одном
— Да. Но она вовсе не чувствовала, что прошло столько лет. Ей казалось, что она проспала всего одну ночь. Когда она проснулась, 23 ноября 1941 года, она прежде всего сказала мужу: «Наверное, уже поздно, Фредерик! Ребёнок, должно быть, проголодался. Дай-ка мне его. Хочу его покормить».
— А ребёнок?…
— Ребёнок её превратился в женщину, которая уже выглядела старше матери! А муж стал пожилым, поседевшим человеком.
Профессор увлёкся и начал рассказывать о какой-то французской девочке, которая уснула в четырёхлетнем возрасте, проспала восемнадцать лет и, проснувшись, попросила куклу. Но Кошкин уже не слушал его. Опустив голову, он о чём-то напряжённо думал.
— Послушайте, господин доктор, — наконец сказал он. — Значит, пока я спал, мои знакомые состарились и, может быть… может быть, умерли.
— Конечно.
Кошкин помолчал и вдруг с возмущением воскликнул:
— Неужто этому прощалыге повезло!
— Кому? — не понял Орлов.
— Прапорщику Свистунову. Неужто он женился на Татьяне Ивановне!
Александр Иванович усмехнулся:
— Какое это имеет значение теперь?
— А я… — жалобно начал было Кошкин и осёкся.
Орлов с трудом удержался от улыбки.
— И Татьяну Ивановну, значит, я больше не смогу увидеть?
— Конечно, нет. Вот только разве её внучку или правнучку. И то в образе бабушки.
Кошкин зажмурился и, сдвинув брови, о чём-то долго думал. И вдруг схватился за голову.
— Нет! Не верю. Не верю! Или я сошёл с ума, или вы меня просто разыгрываете, милостивые государи!
«Милостивые государи» тревожно переглянулись. Только Орлов был спокоен по-прежнему. Акбар напряжённо следил за разговором, пытаясь предугадать, чем он кончится.
А Кошкин, закрыв лицо руками и чуть покачиваясь всем телом из стороны в сторону, исступлённо бормотал:
— Не верю, не верю! Это обман!
Наконец Лена не выдержала. Она схватила Кошкина за обе руки и оторвала их от лица. В глазах подпоручика стояли слёзы. Лицо было искажено гримасой страданий…
— Боренька, успокойся! — воскликнула девушка и бросила гневный взгляд в сторону профессора. — Зачем же вы так, Александр Иванович?
И было в её словах столько боли, столько горечи, что Орлов невольно смутился…
Глава 11. Карета без оглобель, но с дворянским гербом
С того дня, как произошёл этот памятный для Лены разговор, в поведении Кошкина наступил резкий перелом. Прежняя его болтливость исчезла. Он стал молчалив и угрюм.
Когда профессор всё так же добродушно заговаривал с ним, подпоручик только хмуро отвечал «да» или «нет».
Однажды он настойчиво потребовал:
— Прошу вас, господин доктор, отправьте меня в полк. Ведь я же теперь совершенно здоров.
— Но полка вашего больше не существует, — улыбаясь, ответил Орлов.
— Вы лжёте! — гневно крикнул подпоручик. — Может, по-вашему и Российской империи больше не существует?
— Да, империи не существует. Я давно хотел…
Но профессор не закончил. Разъярённый подпоручик грохнул кулаком об стол.
— Что-о? Да знаете ли вы, что за такие слова — в Сибирь! Я докладную напишу! Самому государю императору!
— Успокойтесь, подпоручик! — резко сказал Орлов. — Здесь командую я. Извольте мне подчиняться! Тем более, что я старше вас. И годами и чином!
Повелительный тон старого военного врача неожиданно усмирил разъярённого Кошкина. На вышколенного офицера николаевской армии этот тон подействовал гораздо сильнее, чем все прежние учёные доводы профессора.
«Однако неплохо их там выдрессировали! — отметил про себя Орлов. — По крайней мере, сейчас это мне на руку».
После этой стычки стало заметно, что Кошкин побаивается старого профессора. Изменилось его отношение и к Асылбеку: он теперь был с ним почему-то подозрителен и молчалив.
И только к Лене подпоручик привязывался всё больше и больше. Кто знает, может быть, вместе с телом Бориса Стропилина он унаследовал и его любовь?… Во всяком случае, в обществе Лены Кошкин был по-прежнему разговорчивым и откровенным.
Как-то раз, потрогав свои отрастающие усы, он неожиданно спросил:
— Нет ли у вас, барышня, зеркальца? Сколько раз просил этого болвана доктора прислать мне, а он всё забывает.
Зеркало у Лены было. Она машинально расстегнула сумочку и… замешкалась. Ей вспомнились предостерегающие слова профессора:
— Ни в коем случае не давайте ему зеркала!
Но почему же? В чём дело? Он так и не объяснил…
Неожиданно она почувствовала какую-то досаду, чувство противоречия вспыхнуло в ней. После той тяжёлой сцены в беседке она даже испытывала какую-то враждебность по отношению к профессору. Возможно, это и заставило её вытащить зеркало и протянуть его Кошкину.
— Возьми!
Подпоручик взял зеркало, поднёс его к лицу и вдруг отшатнулся и побелел.
— Что с тобой? — испуганно спросила Лена.
Подпоручик посмотрел на неё глазами, полными ужаса и растерянности, и тихо, почти шёпотом, проговорил:
— Это… Это не я!
— Как не ты!
— Не я! Облик не мой, — повторил подпоручик и снова поднёс зеркало к лицу.
Лене стало страшно… А вдруг она сделала что-то ужасное и непоправимое… Она хотела взять зеркало, но Кошкин отвёл её руку.
— Погодите!
Несколько секунд он с недоумением разглядывал своё изображение. Потом с горечью прошептал:
— Что они со мной сделали?!
И, круто повернувшись к Лене, взмолился:
— Барышня! Милая вы моя! Христом-богом прошу: увезите меня отсюда. Пропаду я здесь! Чует моя душа — доктор и его помощник, Акбар этот, с нечистой силой якшаются. Заколдовали они меня. Ей-богу, заколдовали!
— Боренька!… — с тоской прошептала девушка.
Но Кошкин не слушал её. Он был взволнован и испуган. Его трясло, как в лихорадке.
— Что же это?… — бормотал он. — Асылбека, князеньку, любил, души в нём не чаял, заботился о нём, человеком сделать хотел… А он… Ведь заодно с этими супостатами! Недавно что-то сказал я, — гляжу, он с доктором перемигнулся. А я-то заметил. Меня-то не проведёшь!
И он откровенно начал рассказывать Лене:
— Страшно мне, барышня! Как перед господом-богом говорю — страшно. Против черкесов на Кавказе воевал — не боялся. А нечистую силу боюсь. И греха в этом не вижу. Вот давеча лежу, сплю, — слышу, кто-то моей головы коснулся. Хочу глаза открыть — не могу. Крикнуть хочу — тоже не могу! Зельем каким-то, наверное, опоили. А ведь чувствую, всё чувствую. Колдуют они. Что-то гудит, какие-то железки с верёвочками к голове прикладывают… Страшно! Что они со мной делают, а? И вот теперь… Облик-то не мой! Что ж это такое? Куда я попал, сударыня?! Зачем они надо мной все эти штуки проделывают?
