Наталья Деева - Хирург
Работать приходилось то лепщицей пельменей, то помощницей швеи, то раздатчицей рекламных буклетов, то официанткой. Подруги рассказали, что каждое лето они ездили на юг, устраивались официантками в бары средней руки и к окончанию сезона имели приличные суммы. Главное, в правильный бар устроиться.
Соблазнённая их рассказами, Ольга отправилась на юг за лёгкими деньгами. И нарвалась на то, от чего спасалась. Сполна получила — и за гордыню, и за отчима. Теперь она даже не человек — разум, запертый внутри черепа, где ему тесно и тошно. Он понимает, что принадлежит мокрице, которую размазали по асфальту. Пришёл добрый дядя Эдик и сказал: "Не переживай, мокрица, мы соберём тебя по кусочкам. Нам важно, чтобы ты шевелила лапками". Но ведь того, что сломалось в душе, не собрать, не склеить.
"О, до чего же болит голова. Господи, да когда это закончится? Кто-нибудь! Придите! Ну, пожалуйста! Ну, хотя бы людоедка. Сделайте хоть что-нибудь! Добейте, что ли! Это же невыносимо — так мучиться!"
Мысли разлетелись, их вытеснила боль — огромная, больше целой Вселенной.
Шаги. Каждый звук взрывался в голове, и не было сил разлепить веки.
Отпустило. По телу разлилась сладкая истома. Мир стал чётче, значительнее. Время потекло чинно и размеренно. Мысли вернулись — пышные, лёгкие, неуловимые, совсем не такие, как раньше. Иногда, очень редко, внедрялось что-то извне, набухало, искривляло пространство и лопалось, как пузырь на болоте. В такие минуты приходило понимание — морфий. Потом понимание обволакивал туман.
Когда действие наркотика истекло, Ольга проснулась. Оконная рама разделяла солнце на две части. Яркий луч слепил. Девушка сощурилась, попыталась отвернуться и вспомнила, что тело не слушается. Вот бы проснуться, а всё это — страшный сон! Да где уж там.
В соседней палате продолжали мычать. Звук был похож на причитания собаки, которую дразнят костью. По коридору зашлёпали. Вдалеке хлопнула дверь. Снова шаги — лёгкие, быстрые. Скрипнули петли. Подошла медсестра — смуглая, с колечками волос, выбивающимися из-под колпака.
Сначала она занималась приборами, потом взяла из лотка термометр, встряхнула и сунула под мышку больной.
— Меня зовут Гульнара, — представилась она.
Надо же — заговорила! Ольга улыбнулась одними глазами, но медсестра не заметила.
— Эдуард Эвгеньевич сказал, что ты поправишься, значит, поправишься. "Правда, я не могу понять, как", — договорили её глаза.
— Он не ошибается, — продолжила медсестра, взглянула с изрядной долей скептицизма.
"Посмотрим, прав ли он на этот раз".
Лицемерие. На каждом шагу лицемерие! Ольга мысленно сжала кулаки. Большие пальцы дёрнулись. Или почудилось? Господи, неужели? Зажмурившись, Ольга послала пальцам приказ согнуться, но они остались неподвижными.
"Пальчики, миленькие, ну, пожалуйста!" Сосредоточившись, она забыла обо всём: и о медсестре, и о слепящем луче, и о том, что голова ноет. Шевельнуть бы пальцами! Хотя бы одним! Тогда появится надежда.
Ещё неделю назад Ольга считала, что счастье — это маленькая собственная квартирка, прибыльная работа и весёлые друзья. Какие это, на самом деле, пустяки! Счастье — это ходить. Просто ходить и обслуживать себя. И ничего другого не нужно!
Вслед за медсестрой явилась полная миловидная санитарка. В её описание так и просилось слово "зрелая", она вся буквально светилась добротой — такая всеобщая мама.
— Здравствуй, деточка, — прощебетала она. — Я тебе покушать принесла.
В руках она держала бутылку с мутной жидкостью и коричневую трубку.
Что-то изменилось. Мир накренился. Секундой позже Ольга сообразила, что её посадили, и голова легла на плечо. Санитарка подняла голову за подбородок, медсестра до середины всунула трубку в рот, налила жидкость в расширение на конце трубки.
"Теперь я так ем", — горько подумала Ольга.
От перемены положения тела проснулась боль.
"Хотя бы они догадались зашторить окно".
Не догадались. Хорошо, хоть сидеть не оставили — установили кровать полулёжа. Часом спустя Гульнара уколола морфий, и мир погрузился в блаженство. Приходили какие-то люди — врач с чёрными усами и женщина. Потом ещё кто-то приходил, сгибал — разгибал руки и ноги. Реальность так изменилась, что Ольга не могла сказать с уверенностью, спит она или нет. Возможно, они просто снились.
Постепенно действие наркотика ослабло. Теперь мир выглядел ещё мрачней, а положение — ещё безнадёжней. Скорбные мысли шли вереницей, как скованные цепью каторжники. Жизнь походила на пытку. Это ведь наказание — лежать и молча смотреть в одну точку. Только вот, наказание — за что? За отчима? Неужели правильнее было расставить ножки и терпеть? Или за то, что так и не смогла простить мать?..
— Привет.
Какой знакомый голос — низкий, бархатный. Ольга скосила глаза и увидела Эдуарда. Сердце наполнилось радостью.
— Не буду спрашивать, как самочувствие. Знаю, что пока плохо. Я принёс тебе подарок, — он подошёл так, чтобы его было лучше видно, достал из пакета плеер с наушниками. — Можно слушать аудиокниги, можно — музыку. Ты видела Гулю? Это медсестра из процедурного кабинета, она работает каждый день. Я попросил, чтобы она за тобой присматривала. Теперь несколько слов о твоей болезни, чтобы ты не отчаивалась. Когда порежешься, кожа вокруг раны красная и припухшая. Через два-три дня отёк спадает, и проходит боль. У тебя очень серьёзная травма — воспаление ещё держится. Давление внутри головы повышено, отёчные ткани давят на мозг, и многие функции просто выключены. Не беспокойся, они восстановятся, нужно только подождать.
"Как он складно и убедительно говорит!" — думала Ольга. Его слова исцеляли, ложились холодными компрессами на больные места.
— Тут милиция пороги обивает, — продолжил Эдуард.
Ольга заморгала, свела брови у переносицы, вызывая его на диалог.
— Ты хочешь, чтобы я их пригласил? Нет. Не хочешь их видеть? Не хочешь, чтобы виновного нашли? Хочешь? Непонятно. У тебя что, проблемы с милицией?
Девушка моргнула дважды и опустила ресницы.
— Ну, ты даёшь! И что, твоя провинность так серьёзна? Да. Ладно, расскажешь, когда сможешь. Если захочешь, конечно. Вижу, ты не жалуешь милицию. Наверное, в том, что было, отчасти их вина.
"Прямо телепат", — подумала девушка и ответила.
— Тогда я скажу, что ты забыла прошлое. Не беспокойся — они только рады будут дело закрыть.
"Всё равно менты отпустят бычару, у него денег много. Когда выяснится, что я отчима подрезала, меня же виноватой сделают". При мыслях о Вано навернулись слёзы бессильной ярости.
— Одну проблему решили. Оказывается, ты опасный человек, — в голосе Эдуарда проскользнула ирония.
