Ярослав Голованов - Кузнецы грома
Главный стоит в черной тени огромного автомобиля-цистерны и смотрит, как работают люди у ракеты. И ему нравится, как они работают; нет лихорадки, нет крика, суеты, всего того ненавистного ему ложного энтузиазма, который с настоящим энтузиазмом не имеет ничего общего, потому что рождается не от вдохновения, а от нервной спешки и страха. Такой авральный энтузиазм ничего, кроме брака (он убеждался в этом не раз), в конце концов не дает. Здесь была ровная работа с четким внутренним ритмом. Главный стоит уже долго, не выдавая своего присутствия, именно потому, что боится нарушить этот ритм. Люди сами знают, что надо делать, и делают. Сейчас он наблюдатель, полководец на поле боя, когда полки его пошли в штыки. Возможно, постояв еще немного, он бы так и уехал незамеченным, если бы не молодой парень-монтажник, налетевший на него с ручной тележкой, груженной двумя газовыми баллонами.
– Ну… твою мать, – без злобы, с грустной обидой начал парень и осекся, узнав Главного. – Простите, Степан Трофимович, не разглядел… "Теперь надо уйти так, чтобы все знали, что я ушел", – подумал Степан Трофимович. И он сказал:
– Позовите Кудесника.
Парень, счастливый, что так легко выкрутился из столь щекотливого положения, птицей взлетел на площадку лифта.
Через минуту Кудесник в грязной линялой ковбойке, весь какой-то скандально неопрятный, стоял перед Главным. "Зачем он меня зовет? – думал Борис. – Ругать не за что, хвалить рано. Да хвалить и не зовут. Значит, или Главный хочет что-то переделать (это самое ужасное, лучше пусть ругает), или узнать, как идут дела".
– Что еще осталось проверить? – спросил Главный, не глядя на Кудесника.
– Каналы главного гироскопа, сигнализацию отключения ступеней в кабине, реле терморегулировки, ну и там уж мелочи…
– Мелочей в этой машине я не знаю, – перебил его Главный.
Борис промолчал.
– К шести утра вы должны все кончить. У вас еще, – он взглянул на часы, – три часа девятнадцать минут.
– Постараюсь успеть, Степан Трофимович…
– Вы должны кончить.
– Мы кончим.
– Хорошо. Я буду у себя. Если потребуется, сразу звоните.
У машины Главный обернулся и увидел, как кабина лифта с Кудесником медленно ползла вверх, к вершине ракеты. Он вдруг, впервые за последние три дня, когда началась вся эта неслыханная карусель с запаздыванием команды на включение второй ступени, испытал чувство какого-то уверенного покоя. Теперь, после разговора с Кудесником, он знал, что все будет хорошо. И от этой уверенности Степан Трофимович как-то сразу ослаб. "Надо лечь… Хоть на два часа, – думал он, садясь в машину. – Что же делать с этим парнем, с Кудесником? Ведь он сделает. Сделает! Орден ему. Сам впишу, если Бахрушин не представит…" И когда машина тронулась, он еще раз оглянулся на сияющий кристалл стартовой площадки, внутри которого спрятана была вся его жизнь: ракета и люди, которым он верил и которых любил.
39
В семь часов утра к стартовой площадке подошел маленький автобус. Из него вышли космонавты, четыре человека в оранжевых скафандрах, неуклюжие, похожие на водолазов. Поворачивают не голову, а весь корпус сразу. Воронцов сосредоточенно спокойный. Раздолин, напротив, какой-то даже несколько рассеянный, улыбается. За ними дублеры – Агарков и Киселев. Они отошли в сторонку, понимая, что они тут "для порядка", "по традиции". С самого 1961 года, с гагаринского полета, не было еще случая, чтобы полетел дублер.
На стартовой площадке две группы людей. В первой – те, кто работал на машине. Во второй – официально провожающие. Их немного. Председатель Государственной комиссии, грузный, солидный, в дорогом, не очень хорошо сшитом светлом костюме.
Главный Конструктор (он не переоделся, такой же "дачный"), молчаливый, насупленный Теоретик и еще человек пять-шесть начальников основных подразделений и служб. Они стоят, тихо переговариваясь между собой, пока космонавты подошли к первой группе. Монтажник, тот, который наскочил ночью на Главного, весь в масле, не хочет пачкать Воронцова, сует локоть. Воронцов сердится, жмет руку.
– Перед моей свадьбой побреешься? – спрашивает Раздолин у Маевского.
– Мы тебе Нинку не отдадим, понял?
Обнялись.
Кудесник говорит Воронцову:
– Коля, есть просьба… Привези камушек. Маленький. Не мне – Игорю. Я был у него в больнице перед отлетом. Он сказал: "Если не привезет, в следующий раз подложу ему в корабль пластиковую бомбу". Воронцов улыбается:
– Обязательно. Привет ему… Что у тебя с глазами?..
– Да ничего. Просто устал…
– Спасибо, Борька. – Воронцов обнимает, целует Кудесника. – За все спасибо.
– Да, брось… Ну, счастливо…
Виктор Бойко неумело как-то обнимает Раздолина.
– Что передать марсианам? – спрашивает Андрей.
– Да, собственно, ничего, – совершенно серьезно отвечает Виктор. – Кланяйся…
Ширшов говорит Воронцову:
– Скорее бы вы, черти, улетали. Если бы ты знал, как вы нам надоели…
Андрей подходит к Нине, смотрит на нее.
– Ну, Нинка, я пошел…
– Ну, иди…
Но он не уходит, все смотрит и смотрит на нее. Она поднимается на цыпочки и торопливо, но крепко целует его в губы. И еще. Поднятое наверх прозрачное забрало шлема мешает целоваться. Потом они подходят к группе официально провожающей. И там тоже по очереди все обнимают и целуют их. Степан Трофимович совсем тихо говорит Николаю:
– Счастливо тебе, сынок… Буду ждать…
Они неуклюже поднимаются к лифту. Перед тем, как войти в кабину, поворачиваются, машут руками.
– До свиданья! – ни с того, ни с сего громко кричит вдруг Председатель Государственной комиссии. И в этот миг солидность его исчезает. И все видят, что Председатель Государственной комиссии тоже просто человек и взволнован, как и они. И все смеются…
40
Солнце уже высоко поднялось над степью, и тень ракеты, такая длинная утром, когда Виктор Бойко работал на самом верху, у приборного отсека последней ступени, сжалась, подползла к стартовому столу. Виктор чувствовал, что устал он очень. Хотелось даже не спать – просто лечь, закрыть глаза. Но усталость была совсем иная, чем вчера. Тревожное, бьющее по нервам нетерпение сменилось спокойной добротой. Наверное, больше всего в жизни любил он это состояние спокойной доброты, которая овладевала им всегда, когда он много, с пользой работал и был уверен в сделанном. Все, все в порядке. Космонавты в корабле. И у них все в порядке. Везде все в порядке. Уже объявили часовую готовность.
"Остался самый длинный в жизни Андрея и Николая час", – подумал Виктор. Он оглянулся, отыскивая глазами ребят.
Юрка Маевский. Он спокоен. Он всегда верит цифрам, графикам, приборам, и сейчас он спокоен. А вот Борис еще весь в возбуждении этой ночи, весь в движении.
