Кайл Иторр - Искусство - вечно (фрагмент)
26. Обреченный говорить
Гора с раздвоенной вершиной, подобной сплюснутому седлу, озарилась ожерельем аметистовых огоньков. Покружив в воздухе, огоньки сбились в бесформенное облако, а потом легли аккуратными стежками в двух ладонях над самой удобной из тропинок, соединявших вершину с лежащим у подножия горы поселением. Быть может, следовало сказать "городком"; хотя в нем имелась не одна сотня хижин, лачуг, хибар и прочих жилищ не очень привлекательной внешности, стояли здесь и крепкие каменные дома, часть их имела два этажа, а несколько - целых три! Но как раз то, что делает город городом, здесь отсутствовало. Впрочем, нужен ли этому городу "горОд", что иначе зовется крепостной стеной или хотя бы заграждениями? Он и выстоял-то однажды лишь потому, что был лишен столь явного свидетельства своей незыблемости и защищенности. А может статься, и не однажды... Что ж, решено. Будет - город. А имя ему - Сафед, на благородном наречии благородных курейшитов, не желающих либо не способных ломать свой благородный язык, произнося "Цфат", как это делают Нефилим. Городок Цфат у подножия горы Мерон, со дня своего основания беглецами из пылающего Эрушалайма ожидающий прихода машиаха - мессии. Когда-нибудь он придет именно сюда. То есть придет он в мир вообще, но первый его шаг в мире людей будет сделан на седловидную вершину горы Мерон, а первым городом на его земном пути окажется Цфат. И первой земной пищей его непременно станут теплые лепешки с козьим сыром, какие уже без малого семь столетий каждое утро печет пожилая женщина в домике на окраине Цфата, около тропинки, сбегающей со склонов горы. Одни говорят, что рецепт этих лепешек передается из поколения в поколение, от матери к дочери, другие свято убеждены, что никто никому рецепта не передает, а вот женщина все это время, все эти годы - одна и та же. Третьи тихо ждут и надеются, не осмеливаясь верить. Кто-то не верит и не ждет, но просто живет именно здесь, потому что так сложилось. Кто-то, напротив, ждет - не верит и не надеется; ждет, почти уверенный, что верящие ошибаются, но не осмеливается сам поверить своим расчетам и потому ждет возможности подтвердить их - а быть может, не подтвердить, а опровергнуть, ибо он еще и сам не решил, чего желает больше... Поэтому, когда за два часа до рассвета над горой Мерон загорелись лиловые огоньки, очень многие проснулись. И не просто проснулись, а начали лихорадочные приготовления ко дню, которого так ждали, хотя вовсе не были уверены, что дождутся при жизни. Спустившийся по аметистовой тропинке выглядел откровенно измотанным, каковыми вообще-то посланцы небес не бывают (или не позволяют себе казаться таковыми). Неспешно, чуть ли не спотыкаясь добрался он до окраины городка, где поджидала пожилая женщина с большой плошкой горячих лепешек, только что из очага. Недоверчиво взял одну, явно не понимая, что это такое и зачем оно вообще нужно. Потом, очевидно, вспомнил, вяло попытался улыбнуться, откусил и поблагодарил за угощение. Женщина ахнула; глиняная плошка плюхнулась на каменистую землю Галилеи и разбилась, лепешки посыпались в пыль. Говорил пришелец по-арабски...
Ну пусть не совсем по-арабски, пусть это был на самом деле диалект Магриб эль-Акса, Берберии, - все равно, мессия, явившийся к Избранному Народу Господа Сущего, не мог заговорить ни на каком ином наречии, кроме священного языка Завета! Ну в самом крайнем случае - на арамейском, поскольку говорить ему надлежало с людьми... а люди - существа непостоянные, речь их с годами изменяется, и потомки изъяснявшихся словами Завета теперь зачастую понимали эти слова, лишь увидев их записанными... Но никак не на языке детей Ишмаэля, изгоев, посмевших покинуть раскаленный ад пустыни спустя не сорок дней и даже не сорок лет, а лишь по истечении двадцати пяти столетий!.. Правда, выйдя из песков, дети Ишмаэля чуть ли не в одночасье заставили соседей вспомнить, чего ради они так долго оставались в изгнании. Заставили вспомнить даже тех, кто не читал Завета, кто никогда не слышал и не подозревал о том, что небеса пообещали рабыне Агарь и ее четырнадцатилетнему сыну - силу и власть на земле превыше той, что дарована иным народам. Несколько коротких лет потребовалось армиям под зеленым знаменем священной войны-джихада на то, чтобы вытеснить из юго-восточных и южных стран Внутреннего моря легионы Pax Byzantia, наследников Империи. Только к северу от древней Финикии, в горах Тавра, румы наконец остановили победоносное продвижение всадников бешеного Омара ад-Дина, остановили - а потом и отвоевали часть прежней территории... но только часть. Нефилим пришлось защищать свои земли самостоятельно. Как это было всегда, по правде говоря... Они и защищали. Как могли. А точнее, как могли себе позволить могущество древнего народа было немалым, однако далеко не все, на что это могущество было способно, Нефилим смели пустить в ход. Не потому, что опасались ответного удара: арабы научились в изгнании многому, но со знаниями и умениями Сошедших не им было тягаться. Страшило само могущество, ибо не изгладилась покуда из цепкой памяти Нефилим участь страны, вошедшей в мифы народов Внутреннего моря под именем Атлантиды. Перешедшие, Ивриим, могли верить в легенды о тучах пепла, каменных дождях, погибельном огне и великом потопе - но Нефилим знали правду и помнили о последствиях. Потому и не могли позволить случившемуся тогда повториться. Даже под угрозой нашествия "двоюродных братьев", как звали детей Ишмаэля - и звали с полным на то основанием, ведь Ишмаэль тоже был сыном Авраама из Ура, первого из Перешедших...
Орас кое-что знал обо всем этом и раньше; будучи Несущим Огонь, он сумел уловить витающие в воздухе настроение так же четко, как если бы ему это рассказали во всех подробностях. Доводилось магу слышать и о Сафеде Белокаменном, мудрые жители которого окрашивают в священный голубой цвет (чего ему не было дано видеть) крыши своих домов, оконные ставни и двери, чтобы отвести глаза воздушным слугам Иблиса. И еще кое-что было известно Орасу... причем не от Зу-ль-Аккана, презиравшего учение Перешедших. Пусть его сочтут лжемессией, пусть попытаются предать всем возможным карам, пусть это даже получится - дело теперь не в этом. Дорога из тьмы действительно привела мага туда, где могла, должна была отыскаться помощь против идущих позади него ужасов Старого Мира. Именно потому, что привела дорога именно сюда, они двигались позади и не пытались, не осмеливались обогнать - даже когда путь открылся полностью. Ведь как раз здесь родилось то, что кое-кто из людей понимающих зовет "опасным сиянием". Zohar. Книга, которая больше, чем книга, учение, что выше, чем учение, ключ, что ценнее, нежели ключ, знание, которое отнюдь не просто знание... Опасное сияние, способное быть и всем этим, и ничем из этого, и - что как раз и требовалось сейчас, - надежным щитом и острым мечом. Орасу нужно было лишь направить это сияние на тех, кто скрывался за его спиной. Он знал, что сделает это, даже если сияние поглотит его самого. Сделает, если только сможет. Огонь все еще был внутри него и все еще подчинялся Владыкам. И сам маг все еще принадлежал огню, не властный сделать ни одного движения сверх разрешенного. Все, что он сейчас мог - это думать. Думать и говорить. Значит, так и будет позднее назван новый лжемессия белокаменного Сафеда. Обреченный говорить.
