Брайан Олдис - Босиком в голове
— Почему ты меня не слушаешь, Колин? Ты ведь не свихнутый — верно? Ты убил моего мужа, и я хочу понять, что ты собираешься в этой связи делать?
— Отвезу тебя домой.
Они уже ехали. Челюсть ныла, но он почему-то испытывал странную веселость. Ему казалось, что он пьян — легкое домашнее вино…
— Мой дом не там!
— Я отвезу тебя к себе. В мой дом. В то место, откуда я начал его строить. Я работаю над новой мыслью, понимаешь? Я оттачиваю ее и придаю ей форму. Помнится, ты заходила ко мне вместе с Брейшером, тогда был вечер — верно? Это и не город и не деревня. Что это такое — сказать невозможно, именно поэтому я так люблю это место — мы с ним отстаиваем одни и те же позиции. Во Франции и вообще в мире вновь появились два этих страшных монстра — наука и искусство, — что тут же заглотили весь мир. Не науки и не искусства теперь нет. Масса вещей тут же исчезла — ты понимаешь меня? Место, в котором я живу, это не город, не загород и не пригород. Оно не подпадает ни под какую категорию, и в этом вся его прелесть. Смотри шире, Ангелина! Все просто замечательно!
Довольно усмехнулся.
— Сволочь ты сербская! Ты думаешь, если была война, и страна обратилась в ничто, так ты за убийство и отвечать не будешь? Закон никто не отменял! Ты умрешь — они тебя к стенке приставят!
Говорит неуверенно его святость ее поразила или как там ее короче то что за ним стоит за синими его глазами.
— Нет уж! По мне так лучше жизнь, чем эдакая смерть! Я — мореход. Мне нужно в море.
Машина смущенно вырулила на проспект Великого Освобождения. Позади — кареты скорой помощи, пожарные, полиция, аварийная служба. Исследуют останки.
— Я лицезрел реальность, Ангелина, она всюду одна и та же — в Крагуеваце, Меце, Франкфурте — всюду одна и та же!
Сам я воплотился во что-то совсем уж неорганическое — теперь мне не страшны ни смерть, ни тлен. Только самосброс!
Сказанное так поразило его, что он замолчал. Как странно все это звучит. С тех пор, как он попал в Англию, он изменился настолько, что перестал узнавать себя. Он слышал голоса городов, он жил в мирах комнат. Он научился говорить, не задумываясь, и сильнее всего поражал своими речами самого себя. Вот и опять. Его собственная мысль пришла к нему извне, породив в нем тысячу новых мыслей. Слова, дороги, окаменевшие реликвии мысли. Он пытался загнать их туда, во мрак непроявленного, пытаясь совладать с ними еще до того, как они успеют размножиться в своих темных глубоких норах. Голова-логово головоногого. Тема для поэмы: «О спонтанной генерации идей при коммуникации». Коммуникативный идеал спонтанного. Контаминация первичной идеации. Терние Аусстервица.
— Сорома Терние. Лоф — мглой зияющее — боро. Пойми, моя хорошая, именно так мы и материализуемся! Лофборо — это я, мой мозг, это место — все мы находимся в моем мозгу, все это я — ты понимаешь? Странник открыт городу. Я проецирую Лофборо собою. Все его мысли принадлежат мне; вернее, не сами мысли, но их кульминации — ты понимаешь, в чем разница?
Тут он был прав. Других он практически не видел, лишь иногда он замечал вспышки их наличия и пару раз оказывался вовлеченным в потоки их образов. Разрывы образов, вражеская атака.
— Не валяй дурака — вон дождь опять начался! Брось дурочку ломать — говори нормально!
Дрожь в голосе.
Они ехали кружным путем — мимо заводов, бензоколонок, бесконечных глухих заборов. Многообразные личины бетона.
Занюханные маленькие магазинчики свое уже отжили — теперь не было никаких «Гиннесс» и «Ньюс оф зэ Уолд». Серые пропахшие мочой стены. Угольный склад, синева «Эссо». Железнодорожный мост, сталь выкрашена в желтый, рекламы «Ind Coope», зловещее созвучие.
Вновь выстроившиеся в ряд дома-протезы — времянки, как и все в этом мире. Законченная мысль, надо бы в вечность. Снимок руки, фиксирующей истину, — крупный план. Дома на двух хозяев — это уже пригород. Снова мосты, проулки, железные ограды. Проспект Великого Освобождения превратился в скоростную двухрядную автостраду. Над головой то и дело дороги, примитивные массивные опоры. Железные дороги, каналы, поросшие осокой, какой-то бедолага переводит через затопленный водой участок свой велосипед, на руле — мешок картошки; тропки, велосипедные дорожки, мостки, изгороди, мусорные кучи.
Геология. Пласты культур. Геотемпология. Каждое десятилетие запечатлевает себя в каком-нибудь нелепом памятнике. Взять то же шоссе — оно может рассказать о препсиходелической эпохе очень и очень многое. Чем грубев и массивнее мосты, тем они старше. Затем на смену камню приходит металл, и они становятся едва ли не грациозными. Иным становится все — от контрфорсов до дренажных систем и кульвертов. Тяжеловесность исчезла, легкости же пока нет — это пласт Уимпи; немного подальше, в тени консольных конструкций, мы угадываем прослойку Макалпайна. Стоянка. Это уже Межледниковый Период Тейлора Вудроу. Еще один шаг, и мы оказываемся в новом времени — старая электростанция, в здании претензия на что-то восточное, стоит в поле одна-одинешенька. Попытка снять напряжение. Пилоны повсюду, слишком уж они витиеваты для этой земли. Опять-таки попытка снять ненужное напряжение. Мультипликация.
Слоеный пирог неба. Лофборо. Отсыревший снег. Мертвые ломкие кусты — нигде ни листочка. Бурые, почти черные. Красивые.
— Мы должны отказаться от понятия «красивого». Говоря о красивом, мы вслед за Аристотелем вспоминаем о безобразном. Они могут существовать лишь в паре — понимаешь? Безобразного же в природе нет.
— Если есть слово «безобразный», значит, есть и то, к чему его можно приложить, — разве не так? И не надо так гнать.
— Это что — цитата из Льюиса Кэррола?
— Конечно же, нет!
— Послушай меня, милая, — ты должна позволить мне одарить тебя блаженством сомнения!
— Ведь нормально, слышишь! Ты что — на самом деле чокнутый?
Он вернул машину на нужную сторону, едва не врезавшись в открытый «ягуар», водитель которого не замедлил разразиться потоками брани. Чартерис довольно усмехнулся — подумать только, ведь все они здесь обдолбанные. И как это мир до сих пор не рухнул? Машины оцарапали друг другу бока: меж столкновением и отсутствием оного заключено нечто, не являющееся ни тем, ни другим. Он и его «банши» четко уложились в этот не то чтобы совсем узкий, но и не слишком-то широкий интервал. Стражам нашим давно уже все до фени. О какой безопасности может идти речь, если даже такое внешне безобидное действие, как полив комнатного растения, может привести к гибели. Ты столько носился со своим рождественским кактусом, что он расцвел. «Кортина», «консортина» — ты отвернулся, ты этого не видел — смела ту несчастную женщину и ее замечательное крылечко, миг — и они уже в преисподней!
